Атаман всея гулевой Руси - Полотнянко Николай Алексеевич

– Добро бы так, – сказал Милославский. – Но воровское войско как пчелиный рой, кто его пересчитал? Навалятся многолюдством и сомнут рейтар, тут им и солдатский полк не поможет, а сам сгинет. С кем мне тогда в осаде сидеть?

Барятинский скрипнул зубами, дёрнул головой, и солнечный блик с его железной шапки резанул Милославского по глазам.

– Нужно мыслить не о себе, а о государевом деле, – скрипуче и сухо произнёс окольничий, наступая помалу на воеводу своим боевым конём, который, хищно оскалившись, потянулся к жеребцу Милославского, и тот стал пятиться.

– Ты мыслишь зрить с прясел, когда воры навалятся на рейтар, и не окажешь подмоги?

– Перед великим государем я отвечаю за Синбирск, – заявил Милославский. – Солдаты будут держать крепость. А ты, окольничий, возьми себе острог, там стрельцы и казаки. Но оглядывайся, служилые синбиряне могут переметнуться к вору.

– Благодарствую за подарок! – зло процедил Барятинский и, подняв жеребца на дыбы, развернулся и, сотрясая землю, ускакал к рейтарскому стану.

Милославский смотрел ему вслед, затем повернулся к Ермолаеву.

– Запомни, Ларион, каждое сказанное здесь слово и сегодня же запиши.

Возле крепости солдатский поручик разглядывал мост, перекинутый через ров. Милославский остановил коня и подозвал его к себе.

– Что смотришь?

– Полковник Зотов велел мне узнать, как скорее развалить мост, чтобы он не достался ворам.

– Где сам полковник?

– В воротах, смотрит, как способнее завалить их кулями с мукой и солью.

Настя всё ещё мела пыль подолом возле сторожки отца, воротника Федьки Трофимова. Воевода остановил коня и погрозил ей пальцем.

– Негоже тебе, Настя, толочься в воротах, как побирушке на паперти. Ступай в мою избу и приберись там.

– Я же всё ещё с вечера обиходила, – сказала, облизнув языком сочные губы, девка-душегрейка. – Или что тебе, князюшка, не по нраву пришлось? Вот завечереет, и опять к тебе приду поломойничать.

Милославский хотел было приструнить языкастую Настю, да сдержался: к нему подошёл солдатский полковник.

– Ты был прав, Глеб Иванович, – сказал воевода. – Окольничий не только строптив, но и руки у него загребущие: восхотел взять у меня твой полк под своё начало.

– Волей великого государя мой полк подчинён тебе, воевода. Без твоего слова я никуда не двинусь.

– У него совсем мало пехоты, – сказал Милославский. – Я ему отдал стрельцов и казаков, что в остроге. И чтобы они не переметнулись к вору, возьми с Волжской стороны прясел сотню дворян и посади их в острог. И скажи тем дворянам, чтобы они всякого переметчика резали сразу, как почуют измену.

В остроге посланные его защищать синбирские стрельцы и казаки пребывали в смятении ума и брожении духа, до них тоже донеслась весть, что Степан Разин находится на расстоянии одного дня пути до Синбирска, и они жадно поглядывали на Волгу, не забелели ли там паруса стругов, не пора ли кидаться на тех, кто мог воспрепятствовать их измене. Таких в остроге было немного: с десяток пушкарей и рядовых солдатского полка, присланных из крепости для обслуживания пушечного наряда. С ними намеревались расправиться, как только Стенькины люди будут под пряслами, а пока стрельцы и казаки обходили их стороной и шушукались подале от чужих ушей, никто не хотел явить своё предательство раньше нужного часа.

Пока острожные люди висели на прясле и жадно поглядывали на Волгу, за их спинами из Крымских ворот вышел строй дворянских ратных людей во главе с солдатским полковником и направился к острогу. Когда казаки и стрельцы их увидели, то впали в смятение, они решили, что воевода Милославский послал ратников по их жизни. Они обступили своих начальников, казачьего атамана Сафроныча и стрелецкого сотника Брюзгу, и стали понуждать их ударить сполох, поубивать пушкарей и солдат и сидеть в осаде до прихода разинских людей. Видя это, солдаты попрятались в башне и закрыли за собой двери. Кое-кто было кинулся их выламывать, но Сафроныч и Брюзга отговорили самых горячих от приступа, чтобы вызнать, зачем к ним идёт солдатский полковник.

И тут поспела ещё одна весть. С прясел закричали, что к острогу идут рейтары со всей своей воинской силой. Услышав это, Сафроныч, прихватив с собой Брюзгу, поспешил к воротам и распахнул их на обе створы, другие начали кричать солдатам в башне, чтобы они выходили и были вместе со всеми. Пушкари и солдаты повысовывались из бойниц, но вниз не спешили. Их, как стрельцов и казаков, весьма занимало, зачем и куда идут люди Барятинского.

Окольничий даром времени не терял: прибыв к Синбирску, он объехал по нескольку раз вокруг него, спустился в подгорье к Волге и понял, что вернее всего будет встретить воровское войско не внизу, где просторно и его рейтар воры легко могли обойти во всех сторон, а на волжском взвозе, там дорога узка и с одной стороны ограничена обрывом, а с другой – крутым подъемом горы. Приглядел Барятинский и острог, на него он мог опереться своим обозом и пушками.

Предложение Милославского взять на себя острог окольничего устроило, и он, вернувшись на свой стан, приказал немедленно выступать на новое место. Рейтары знали своего начальника и уже через полчаса все были на конях, и войско двинулось к острогу.

Завидев рейтар, полковник Зотов остановил ратников и стал ждать окольничего.

– Куда спешишь, полковник? – сказал Барятинский, снисходительно взирая на толпу вооружённых дворян. – Если в острог, то теперь он мой, или ты сего не ведаешь?

– Воевода велел мне отвести туда сотню дворян. Они надёжны и не дадут стрельцам и казакам сотворить тебе, князь, худа, если те замыслят переметнуться к вору.

– Что ж, и на том спасибо, – усмехнулся Барятинский. – Милославский, вижу, дал мне самых лучших ратников: на те, убоже, что нам негоже. Или это испытанные рубаки, полковник?

– Других у нас нет, все разобраны по пряслам.

– На войне все сгодятся, – сказал Барятинский. – Чубаров! Возьми этих людей под себя.

В острог окольничий заходить не стал, рейтары устроили стан рядом с ним, а вокруг огородились телегами обоза. Синбирские дворяне не находили себе места и путались под ногами у рейтар, чем осердили Чубарова, и он пошёл к Барятинскому.

– Реши, князь, где приспособить этих людишек. Мне они не нужны.

– Добро, – согласился Барятинский. – Пусть будут там, куда посланы, в остроге.

И, сев на своего боевого коня, он подъехал к воротам крепостицы, где его земными поклонами встретили Брюзга и Сафроныч. Барятинский долго на них взирал, затем велел собрать всех ратных людей в кучу. Из острога стрельцы и казаки выходить поопасались, поэтому стояли между амбарами и избами, солдаты и пушкари тоже вышли из башни и встали вместе со всеми. Они были в большом затруднении и колебались: являть ли подозрения на синбирян или нет. На свою беду, пушкари и солдаты смолчали.

– Мне доносят, что острожные ратники ненадёжны, – сказал, поигрывая плетью, окольничий. – Скорее всего, так оно и есть. Надо бы из вас каждого десятого вздёрнуть на веску, чтобы остальным было неповадно заглядываться на воров. Так, что ли, поступить?

Барятинский, облачённый в боевую сбрую доспехов, на вороном боевом коне, то и дело привстающем на дыбы, и впрямь был страховат на вид, что стрельцы и казаки изрядно оробели и потупились.

– Напраслину на стрельцов клепают, – сказал сотник Брюзга, не дрогнув под оловянным взором князя. – Среди стрельцов нет переметчиков.

– А среди казаков? – Барятинский повернул коня на Сафроныча.

– У меня все казаки добрые, – поклонившись, объявил атаман.

– Смотрите же у меня! – Барятинский погрозил начальным людям плетью. – Только чуть дрогнете, и всех порассажаю на колья. Чубаров! Расставь дворян по пряслу так, чтобы они присматривали за стрельцами и казаками!

Расталкивая конём людей, окольничий объехал острог и остановился возле пушки, которая, как была вытащена когда-то из башни по какой-то надобности, так и лежала на колоде посреди двора. Орудие пробудило в Барятинском догадку, как его можно приспособить к бою, и он поманил Чубарова.