Дела Разбойного Приказа-6королев Тюдора. Компиляция. Книги 1-12 (СИ) - Булыга Сергей Алексеевич

На что Андрюшка засмеялся и сказал:

– А ты хитер! Все равно, думаешь, Евлампию теперь хуже не будет, свалю на него! – И, еще посмеявшись, сказал: – Почуял! И за это чутье ты нам нужен, особенно тем большим людям. А они щедры! Большие богатства будут у тебя, сундуки ломиться будут! И людишек, думаю, отпишут, они и это могут, и этих людишек у них много. А что у тебя сейчас? Угол у князя на заднем дворе, вдова Параска?

Маркел побагровел от гнева! Не любил он разговоры про Параску! Андрюшка сделал вид, что испугался, зачастил:

– Молчу, молчу! – И тут же строго прибавил: – Но и ты тоже молчишь! А что мне тогда про тебя говорить, когда они у меня спросят?!

– А чего мне говорить? – сказал Маркел. – Я ничего не знаю.

– Не знаешь? – повторил Андрюшка уже совсем сердитым голосом. – А ты вот хотя бы скажи, что тебе Самойла Колобов сказал? И даже особенно Петруша! Ну! Отвечай! Что тебе сказал Петруша?! А?!

Маркел молчал, но глаз не опускал, смотрел прямо. Андрюшка разозлился еще пуще и сказал:

– Все равно отсюда не выйдешь! Говори смело!

Маркел еще подумал и сказал:

– Петруша говорил, что тот, который его тогда сзади держал, имел знак: у него на правой руке, на мизинце, на коже пятно как от огня.

– Вот даже как! – сказал Андрюшка, а сам убрал руку, помолчал немного и вдруг сказал сердито: – Га! Нашли кого жалеть!

– А что? – спросил Маркел.

– А ничего! – в сердцах сказал Андрюшка. – Может, он и не царевич был вовсе, вот что! Кто его мать, разве царица? Кто ее с царем венчал? Митрополит в Москве? Или поп Никита в Слободе их окрутил, как волчью свадьбу! И сколько их там таких у царя Ивана было, ты хоть знаешь?!

– Сколько ни сколько, – ответил Маркел, – а в духовную только Димитрия вписали. Старшим Феодора, после его. Два сына было у государя, когда он помирал, два – Феодор и Димитрий! Феодору он царство передал, а Димитрию выделил отдельный удел! Как когда-то и отец его, Василий, ему, Ивану, старшему, передал царство, а младшему, Георгию, – удел, и этот же, Углич. Так что было все по старине, когда покойный царь Иван Васильевич преставился.

– Ладно, – сказал, махнув рукой, Андрюшка. – Что это мы с тобой, как бояре в думе, местничаем, кому выше сесть. У нас тут один стол и мы сидим рядом. И я тебе говорю: давай по единой. А ты на это отвечаешь: нет, не надо. Потому что на меня замыслил!

– Что, – спросил Маркел, – замыслил?

– Известно что, – сказал Андрюшка. – Только кому это надо? У вас там никому не надо, у вас там уже рульки все перебелили и сидят, пьют винцо, ждут гонца из Москвы. А нашим углицким надо это, а? Или ты не слышал, о чем они все как в один голос отвечали, когда у них спрашивали? Все говорили: он зарезался, он сам так сделал! А ведь никто из них не видел этого! А говорили все! Потому что все хотели так сказать! Потому что все только и ждали, когда он это сделает! Потому что это вы там, в Москве, ничего не знали и не видели, а здесь все видели, что это за зверь такой растет! Да он бы пострашней царя Ивана был бы! Ты того царя хоть раз вот так, как меня, близко, видел?

Маркел подумал и сказал:

– Живого нет.

– А я видел, – сказал Андрюшка. – И даже сейчас как вспомню, так мороз по коже.

– Ладно, – сказал Маркел. – Про царя Ивана мне понятно. А вот кабацкий голова Евлампий. За что ты его отравил?

– Я? Его? – спросил Андрюшка.

– А кто? – спросил Маркел. – Тогда Фома?

Андрюшка усмехнулся, и протянул руку к книге, и пододвинул ее к себе ближе. Маркел еще раз посмотрел на буковки и опять подумал, что они индейские. И не сдержался и сказал:

– Но ты ведь был там. И держал Петрушу. Не пускал его.

Андрюшка усмехнулся и сказал:

– Так ведь не только я, а и никто другой не пустил бы. Я же три слова назад говорил: все здесь только и ждали того, когда он себе шею сломит!

– Ты за других не отвечай, – сказал Маркел. – Ты за себя ответь. На правеже всяк за себя!

– А как ты меня на правеж поставишь! – насмешливо сказал Андрюшка. – На меня разве кто-то показывал? А то, что вы Петрушу этого заставили крест целовать, так это не по закону, малых детей к кресту не приводят и их расспросным словам веры давать не должно! Или я что не так сказал?

– Все это так, – сказал Маркел. – Вот только мне царевича жалко. Не верю я твоим словам, я о нем совсем другое слышал.

– От государыни! – сказал Андрюшка. – Ну, еще бы! А ты что, хотел, чтобы она о нем правду сказала?! – И тут Андрюшка даже засмеялся, но негромко.

Маркел смотрел на него и молчал. А Андрюшка опять стал говорить, теперь уже такое:

– Он очень злой был, просто ярый. И грозил! Я, говорил, когда приду на царство, им тогда всем мало не покажется! А я, говорил, приду скоро, мой же старший брат дохляк, и я тогда, только в Москву вернусь, сразу велю Бориса сунуть в пушку и стрельнуть им по Крыму, пусть его там хан встречает! А второго, говорил, велю сунуть в пушку Битяговского. Это он так про того, с чьей руки он кормился, Маркел! Вот какой он благодарный был, ваш этот царевич! А ведь Борис говорил, чтобы ничего сюда не давали, пусть живут, говорил, как хотят, пусть хоть траву едят! А Битяговский, на свой страх, давал!

– И при этом, – продолжил Маркел почти что Андрюшкиным голосом, – Битяговский еще добавлял, что задушу гаденыша!

– Ну! – сказал Андрюшка. – Люди злы, дело известное. И Битяговский как все. Заносило его тоже. Как же!

– А тебя? – спросил Маркел.

– А что я! – сказал Андрюшка. – Я лекарь. Мне сказали лечить – я лечил.

– И помогало? – спросил Маркел.

Андрюшка помолчал, после сказал сердито:

– А как оно могло помочь, если это уже Божий суд? У покойного царя Ивана как же было? Его самого родили колдовством, а до этого он двадцать лет не мог родиться, а после родился – и что? Где его племя? Старший его сын Димитрий утонул еще в младенчестве, за ним второй, Иван, ну, про этого сам знаешь, как он помер, грех даже подумать как. Теперь этот сам себя зарезал, и это же позор какой, руки наложил сам на себя, так получается. И кто остался? Федька Простоватый! А по-простому дурень, прости Господи, и в том чуть душа держится – и пресечется род. Так разве то не Божий суд?

– А ты Божий Ефрем? – спросил Маркел.

– Какой Ефрем? – переспросил Андрюшка. После сердито хмыкнул и сказал: – А, да, тот ваш, в красной рубахе. – И еще сердитее продолжил: – Нет, ты меня не марай, где не надо. Я до царевича и пальцем не дотронулся! Я вот как сейчас сижу, тогда сбоку стоял, а он как вон там, возле печи, зарезался. Вот так!

– Так ты, получается, всё видел? – сразу же спросил Маркел.

– А я и не отпираюсь от этого, – сказал Андрюшка. – Видел, конечно.

– А что ты там тогда делал? – спросил Маркел. – Как ты там очутился?

– Известно как, – сказал Андрюшка. – Как всегда, ходил к государыне, принес царевичу водицы. Они уже к столу садились, а его еще не было. Я водицу передал, Арина Жданова взяла, мне позволили идти – и я пошел, и вышел. И дальше через двор иду. И дальше вдруг вижу: государь царевич возле стены под яблонькой играет в тычку с Петрушкой-жильцом. Ну а дальше ты и так всё знаешь: стало царевича бить, стал он рукой махать, а после черканул по горлу и упал. И лежит, сучит ногами и хрипит. И кровь из горла!

– Долго он так лежал? – спросил Маркел.

– Когда смотришь, тогда очень долго, – тихо сказал Андрюшка.

– А почему ты никого к нему не позвал? – спросил Маркел. – Или почему сам ему не помог?

– Так бы сказали: я убил, – опять тихо сказал Андрюшка.

– Почему? – спросил Маркел.

– Так он моим ножом зарезался, – сказал Андрюшка.

– Как это твоим? – спросил Маркел. – Откуда он его мог взять?

– Вот и я так тогда подумал, – уже громко сказал Андрюшка. – Как, думаю, откуда, кто залез?! Вот еще какой на мне грех: только про себя я тогда думал, а не про царевича.

– Ну и что, – сказал Маркел, – Ты же сам только что говорил, что нечего его жалеть и что никто из ваших, углицких, его не жалеет и тогда не пожалел бы.