Проще, чем анатомия - Александр Поволоцкий

Ты уехал воевать,

меня оставил горевать.

“Пишу тебе с верой в нашу скорую победу. Держись, сестренка, свидимся…”

Хотел написать, что глядишь, сведет еще где на военных дорогах, но вовремя себя за удержал. Раиса по медицинской части служит, так что лучше о такой встрече не думать и ее не расстраивать. Пускай ждет его живого и здорового. И дописал “…после войны. А то, что немцу мы хвост выдернем по самые уши, в том слово даю”.

Ночную темень прорезал долгий гудок, снаружи загрохотало тяжко и стало понятно, что по соседнему пути идет тяжелый состав, не иначе товарный. Скоро стихло и опять ровно и дробно застучали колеса: “как-это-так, как-это-так…”

“А вот так. Едва год прошел, и снова ты товарищ старшина”, - сказал себе Владимир. Поглядел на спящих и сам стал устраиваться. В полусне пришло забытое, что не вдруг припомнишь наяву. Примерещилось, что печь в их хате в Бежице топится и в звук колес, он еще слышал его каким-то вторым слухом, вплетается голос матери:

Сидит Дрёма,

Сидит Дрёма, сама дремлет…

Под эту колыбельную они с сестренкой засыпали, согревшись, и совсем проваливаясь в сон, он вдруг вспомнил, что обещал взять Райку с собой с утра на речку. Только бы не было дождя…

Глава 17. Воронцовка, начало октября 1941 года

Насчет кур и ощипа Денисенко, похоже, промахнулся. Поток раненых не стихал, но все-таки не хлестал, как кровь из порванной артерии, и населенные пункты в карточках передового района менялись редко. Немцы, конечно, давили, и серьезно давили, но продавить не могли. Если где и теснили наших, то на пару сотен метров, а порой и обратно эти сотни метров отдавали.

Авиация немецкая тоже сбавила гонор, и на дивизионные тылы у нее сил не хватало. Порой проходили над Воронцовкой на север наши самолеты и потом оттуда доносились тяжелые удары бомб.

Так что уже дня через четыре после передислокации медсанбат перешел в спокойный режим работы — всего-то десять часов в сутки на смену. По мирному времени, конечно, адский аврал, а по военному — мало что не курорт. Во всяком случае, оставалось время не только принять пищу, упасть и уснуть — а еще и поговорить, присмотреться друг к другу.

И первое, что стало Огневу ясно, что с командой, с коллегами на этот раз редкостно повезло. Известно, что никакая страна не отыщет достаточно подготовленных военных хирургов для большой войны, а из гражданского врача сделать военного — задача не двух недель, да и не всякий сгодится. Но те, кого свела судьба здесь в одном подразделении, учиться и могут, и хотят.

Да, Южнов не хирург, и, пожалуй, поздно ему становиться хирургом — но терапевт блестящий, с большим опытом и богатой практикой. Он пневмонию еще на подлете чует, вернее, чем пост ВНОС приближение вражеской авиации. Роза Керимовна, по привычке всех раненых звавшая малышами, оперирует практически ювелирно, и сложные случаи ранений конечностей достаются ей. А Кошкин, по первому взгляду субъект нервный, мало что не трусоватый — почти готовый челюстно-лицевой хирург. Свое дело он знает прекрасно. А постоянная напряженность и страх, это понятный шок любого гражданского перед тем, с чем пришлось столкнуться. Ведь он, небось, и в армии-то не служил.

Ничего на свете Кошкин не ждал с таким волнением, как свежих газет. Сводки он вычитывал так, будто собирался затвердить наизусть. Возможно, кто-то из его близких был на фронте и не подавал о себе вестей. Писем-то он ни разу не получал. Но, когда бывали прочитаны сводки, Кошкин всегда сидел за двумя книгами сразу — “Челюстно-лицевой хирургией” Энтина и топографической анатомией.

Астахов, человек резкий, грубоватый, но старательный и в свои 35 лет опытный, все-таки травматология — самое близкое, что на гражданке может быть к военной медицине, в свободное время тоже завел привычку читать. Он всякий раз утыкался в один и тот же увесистый том, затрепанный, утыканный закладками и зачитанный, как библия у ревностного протестанта. По толщине и цвету корешка Огнев сразу угадал Опокина, “Хирургию военно-полевых ранений”, 1931 года. Вещь подробная, грамотная и в целом не успела устареть. Но чтение это, похоже, ничего для Астахова не проясняло, потому что всякий раз, закрывая книгу, он мрачнел, долго курил в одиночестве, что-то напряженно обдумывая.

Когда занимали пустующие хаты, Денисенко весь начсостав распределил нарочно поближе к медблоку, то есть к школе и сельсовету, но по разные стороны: “Если не ровен час накроет с воздуха, то не всех сразу”. Вот и досталась Огневу с молодыми коллегами, Астаховым и Кошкиным, небольшая покосившаяся хата, стоявшая в запущенном еще с мирного времени палисаднике. Вероятно, жил тут человек одинокий и уже немолодой, обстановка была самая бедная, а печь так нещадно дымила, что у нее остерегались закрывать трубу, чтобы не угореть.

То ли после истории у моста, то ли с самого начала, Кошкин ощутимо побаивался бомбежек. К гулу самолетов, то и дело проходивших над селом, он всегда с тревогой прислушивался. По ночам, услышав их, всякий раз просыпался, иногда даже вставал и выходил на крыльцо, вглядывался в небо, где высоко, еле видные в темноте, проплывали крылатые силуэты.

Астахов, который спал необыкновенно чутко, ворчал и ругался на приятеля:

— На черта ты мечешься, как посоленный? Спи, дурья твоя башка! Люминалу вон у Южнова спроси. Никакого покоя от тебя нет. Наши небось летят, ну чего тебе неймется…

— Ошибаешься, Игорь. Это немцы. Отбомбились и домой идут, гады. Звук другой.

— Ты их разбираешь что ли? — Астахов зевнул. — Когда выучить-то успел?

— Разбираю. Наши самолеты я еще до войны по моторам знал. Я, между прочим, чуть летчиком не стал когда-то.

— Это ты что ль? Да тебя же из кабины видать не будет.

— Вот так мне и в аэроклубе сказали, — Кошкин вздохнул. — Извини, брат, не спится. Чую будто что-то, а что — сам не пойму. И в сводках никакой ясности. “Бои на таком-то направлении…” И как хочешь это направление так и понимай. Да еще бой за какую-нибудь деревню Малые Жабки, которую не на всякой карте отыщешь!

— А на кой она тебе, ясность эта? И без нее понятно, для чего мы здесь. Ты не армией командуешь, даже не взводом. Нам с тобой не топография нужна, а топографическая анатомия.

— Да спокойнее как-то. А то будто на ощупь оперируешь. Или, скажем, знаешь, что пациенту лекарства дают, а какие — угадай.

— Ясность эта, коллеги,