Сборник рассказов - Макс Акиньшин

— Ой! — восклицает Юлька, наблюдая мою суету, — Большая…Большая, да?

Я не отвечаю, азартно задирая согнувшуюся удочку. Мы танцуем джигу в разных мирах, море светится опалом под лучом фонаря, создавая грань между нашими действительностями. Танец под музыку гудящей лески. Крещендо. С тупым звуком нас разъединяет. Кивок взлетает, запутывая жалкие обрывки моего любопытства. Море молчит.

— Смотрите. Тут рыбу ловят. Почти как ты, Веня! — женщина артикулирует с водочной неуверенной ноткой. Ну, откуда вы всегда беретесь? Вот вопрос без ответа.

А Веня, уже вполне сформировавшийся дурачок лет пятидесяти, с умным видом рассматривает рыбу.

— Это ты поймал?

Нет, блять, все тут так и было, но отвечаю я по-другому.

— На креветку рыба, не ловится. На червя ловить надо! — как же они нелепы, в своих вечерних костюмах. Что-то бурчу ему в ответ и собираю пожитки, спихивая красноватых креветок в море. Веня продолжает давать дельные советы. Вежливо обхожу его и бреду на берег в одной руке у меня ящик, в другой — фидер, Юлька семенит рядом. С буны вещают о технологиях промысла. Юлька ржет и толкает меня в бок. Я ухмыляюсь. Ульхен, Уля — девочка с фарфоровым личиком останавливается и нежно гладит меня по лицу. Я прижимаю ее ладонь щекой, в ответ она меня целует.

— Все прошло? — спрашивает она. — Тебе страшно?

— Нет, Уль, уже нет. Ты же со мной?

— С тобой, — отвечает она. В ее глазах искрят огоньки.

Этой ночью мы долго любим друг друга. Сползаю с кровати, прихватив пачку сигарет. Юлька осталась что-то сумеречно всхлипывать на белой пене. В кустах, как голодные ежи, хрустят отдыхающие. Им неймется, либидо сталкивает их, разводит, крутит. С набережной по-прежнему слышна музыка. Я выхожу на балкон. Мигают звезды, им сонно отвечают разноцветные огни берега.

Вокруг все спит. Спит рыба с обрывком лески и вкусной креветкой во рту. Засыпает Юлька с моей будущей дочкой. Спать хочется, но я держусь. Звезды перемигиваются в небе. У каждой из них есть разумная жизнь. Какие-нибудь зеленые инопланетяне. Или фиолетовые. Курю и смотрю на море. Море смотрит на меня.

Станцуй мне фарандолу (2020)

Когда Саня творил — это было нечто, на мой взгляд. Одухотворенное, возвышенное и гениальное. Вагнеровское. Во всем! В прикусе губы, в тумане, плавающем в круглых ленноновских очках. Дай ему вселенную, он бы ее разобрал и собрал новую. Или не собрал бы. Но уж разобрал — без всякого сомнения. На много невразумительных бесполезностей. У Сашки всегда несколько вариантов развития событий. Мой друг сама предусмотрительность в бесконечной степени. Чепуха и танцы- то, что у него получается лучше всего.

— Продам шифер б/у, — так уже не пишут, твердо заявил он, разбив мои коммерческие теории. — Ты его, где взял?

— У нас ремонт, Сань, — разъяснил я, затягиваясь сигаретой. Дым плыл, сворачиваясь кольцами, повисал в углах его захламленного луковой шелухой кабинета. — Крышу меняют. Мне Марк сказал, если продам — мои двадцать процентов. Сам он чего-то стесняется. Там со здравоохранения приехали, проверяют его вроде.

— Ну, то не важно. Мы ему сами двадцать процентов оторвем. А продадим — дороже. Разницу поделим, — он подмигнул и продолжил. — Главное, подход к маркетингу.

Загадочны все эти Санины подходы. Они порождают невероятное. Хаос и вихри. Я подозревал, что за тонкими слоями кожи и кое — как слепленных костей в его голове, жила микроскопическая черная дыра. Она всасывала окружающий эфир и выдавала его, исковерканным, с наспех приделанными на плечи ногами. Самое странное, что порожденный ей ментальный гомункул был в состоянии передвигаться. Причем тварь эта бегала довольно быстро, порой заводя нас в ситуации по- настоящему трагичные. Впрочем, я уже давно привык и к гомункулам, и к трагедиям. Ко всем этим пляскам.

— Станцуй мне фарандолу! — капризно требовала идея. И мы танцевали, забавно подпрыгивая на звенящих синкопах.

Кто видит этот мир? И на кого смотрит он? Может на нас? Я этого никогда по- настоящему не знал. И не хотел этого знания. Санины монстры вились вокруг, они сводили с ума.

— Мы его можем поменять на что-нибудь, — предложил он, и почесал нос. — Давай напишем, продам или поменяю? Поменяем на что-нибудь. А потом продадим. Двойной навар. Это во всех книгах пишут. И Кьелл Нордстрем и Филлип Марлоу. Сейчас покажу…

— Вот, смотри, — Сашка чихнул, сдувая пыль и сигаретный прах с толстого папируса, несущего печаль абсурдных знаний.

— Да, пофигу, Сань. Марку пятьдесят тысяч нужны. Хоть тройной навар, — я кинул окурок в банку от кофе. — Он же выжига, еха. Цены, небось, узнал уже.

Тот прищурился в отечное окно. Реальность за ним казалась желто — коричневой и постылой. Так, вероятно, сидел Маккиавели, а за стеклом, в скорбном ожидании, темнели коленопреклоненные монархи.

— Станцуй мне фарандолу! — и король Франции кружился с взятым в охапку худосочным священоримским императором. Империи гибли от взгляда в засиженную мухами действительность.

— Ерунда это все, — родил Сашка и принялся загибать пальцы, — поменяем… продадим… Марк деньги получит. Все делов-то? С шифера твоего пенки снимем, и с обмена наварец сольем. Песперктивняк!

Выходило неплохо. И логика была. Вроде. Как с «Цветными снами», проданными им нашему главврачу. А произнеси, кто-нибудь это простенькое словосочетание и Марк Моисеевич зло вытягивал шею. И стонал. Как стонут у стены плача. Безысходно. С надрывом и слезами. «Цветные сны» — это проклятие, всего рода докторов Фридманов, начиная с того самого: усталого, траченного пылью человека, бывшего правой рукой Иисуса Навина. Тогда галалеяне получили на орехи и надолго сгинули в пыльных пейзажах пасти коз и размышлять о бренности всего. Нет ничего более способствующего философии, чем меткий удар по кокосам. Но сейчас, Фридманы и короба с женским бельем неимоверных размеров — это планеты в стойком противовращении, между которыми плыл созидатель хаоса, простой безалаберный Леннон — Саня Акимов.

Первый палец был загнут во вторник.

— Они такие. Неплохие такие, знаете? Очень всем нравятся… Есть на батарейках…есть варианты на… — шепот потного человечка с горящими глазкамилично мне внушал омерзение. Санька же слушал с интересом. Обмен тысячи двухсот листов шифера бу на двести