Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

сдержаться. Яркие солнечные лучи отражались на столовом серебре.

– Все это безумное и некачественное строительство, – продолжал дядя Женя. – Это же какое уничтожение капитала. Почему любые бездельники и алкаши должны получать бесплатные квартиры? Ведь ты же согласен, это не от избытка. А промышленность, и наука, и технологии отстают все больше.

– И поэтому тебе хочется, чтобы торгашами и цеховиками стали все?

– Частный собственник свой капитал уничтожать не будет. И у себя воровать не будет тоже.

Дед Илья поднял взгляд и молча посмотрел на дядю Женю. Его взгляд показался неожиданно тяжелым. «А ведь они отец и сын, – неожиданно подумал Митя; и еще: – С папой дед так никогда не сталкивался». По крайней мере, ничего подобного Митя не помнил. В этот день все вообще было немного другим. А еще он подумал, что дед сильно сдал.

– Как вы не понимаете? – вмешался Лева. – Это уже не про цеховиков. Это революция. Этот строй должен поплатиться за преступления, которые совершил.

Митя вспомнил относительно недавний спор между дедом Натаном и Левой у них на Петроградской.

– Лева, – сказал дед Илья с неожиданными теплом и заботой, – мне кажется, что мы спорим не о том, что было, а о том, как было бы лучше поступать сейчас.

– А я говорю о морали, – парировал Лева.

– Вообще-то ты мог бы сначала думать, а потом говорить, – резко и отрывисто вмешался дядя Женя. – А лозунги приберечь для партсобрания.

– Я, в отличие от тебя, на партсобрания не хожу. И никогда не ходил.

– Тем более. Значит, прибереги их для себя.

Поля неловко опустила глаза. Митя не понимал, что происходит.

– Женя, – примирительно сказала тетя Лена, – успокойся. У Левы есть право на свое мнение.

– Особенно на идиотское. Которое, как обычно, в ту же минуту надо обязательно высказать.

Лева сидел злой и красный как помидор.

– Говорил и буду говорить то, что думаю.

С деревянным скрежетом отодвинул стул, встал и вышел из комнаты.

– Никогда не понимал, – громко сказал дядя Женя, обращаясь к жене, – почему моего безмозглого сына именно тебе всегда больше всех жалко.

Неловко замолчали. Митя рассматривал ножку стула, упиравшуюся в до блеска натертый паркет.

– Митенька, – тихо сказала бабушка Ида, – а что тебе хочется на десерт? Мы к твоему приезду были совсем не готовы, но у Ани есть пирог, и зефир, и мармелад. А еще я с утра купила эклеры, ромовые бабы и картошку.

Митю наполнила смесь воспоминаний детства, благодарности, чувства неуместности и нежности.

– Ему больше всего хочется, – объяснила Поля, – чтобы все заткнулись про политику. И в особенности мой бесценный папец и придурковатый братец.

– Поля, не позорься, – вмешалась тетя Лена.

– Картошка – это отлично, – ответил Митя. – Я ужасно люблю картошку. Ида Наумовна, а можно десерт я принесу сам?

Митя, Поля и тетя Лена принесли чай и десерты. Напряжение прошло быстро; через некоторое время они обсуждали лето и городские новости, смеялись. Потом к ним присоединился Лева.

Вышли вместе с Полиными родителями, но они сели и уехали, а Митя, Поля и Лева отправились гулять. Даже безо всякой просьбы Левка взял на себя функции экскурсовода, и довольно быстро Митя убедился, что Левины знания о Москве почти безграничны. Едва ли не про каждый дом он мог рассказать, кто в нем жил, где в то время работал, с кем он или она спали, с кем ссорились, когда их арестовали, когда расстреляли или когда выпустили; даты арестов он знал с точностью до года, а иногда до месяца и дня. Постепенно Мите стало душно и тошно, как будто они ходили по огромному кладбищу.

– А это знаменитая Мясорубка, – сказал Лева.

Название Мите не было знакомо.

– В каком смысле? – спросил он, потом вспомнил про Тарковского и переспросил, все еще недоумевая: – Из «Сталкера»?

Лева посмотрел на него как на юродивого:

– Ты прикидываешься?

Митя помотал головой.

– Обычно вывозили расстреливать в Бутово, – объяснил Лева, – на Бутовский полигон. И там же закапывали. Поэтому там даже коммунисты не решаются строить. Но иногда расстреливали прямо здесь, в подвалах, особенно если перед расстрелом пытали и с трупами надо было что-то делать. Вот тогда и запускали Мясорубку. По ночам она шумела так, что мешала соседним домам спать. Вроде бы соседи даже жаловались поначалу.

– А потом? – спросила Поля.

Лева посмотрел на Полю и постучал пальцем по голове.

– Потом прошел слух, что именно там шумит, и жаловаться перестали. Те, кто слухи не особенно разносил. Кто разносил, сама понимаешь.

Они продолжали гулять, но идти по тротуару в один ряд втроем было сложно, так что временами Митя оказывался рядом с Полей, временами рядом с Левой, а иногда позади них.

– А куда мы идем сейчас? – спросил Митя, вдруг заметив, что тот маршрут, по которому Лева их направляет, приобрел менее хаотический характер.

– Там митинг, – ответил Лева. – Сейчас присоединимся.

– А можно сегодня не присоединяться? – с насмешкой заметила Поля. – Ну так, для разнообразия? Взять и к чему-нибудь сегодня не присоединиться.

Лева посмотрел на нее все с той же уже узнаваемой полупрезрительной то ли ухмылкой, то ли гримасой, с которой он смотрел на Митю, пока Поля объясняла присутствующим, что Митя едет развлекаться в Коктебель.

– Не присоединяться, конечно, можно, – ответил он. – Особенно если идея мясорубки тебе нравится и тебе хочется этого снова.

– А если не хочется, но все равно не присоединиться?

– Ко мне-то это вообще и отношения уже почти не имеет, – сказал Лева презрительно и резко. – Мы с мамой все равно скоро уезжаем. Не хочу жить на могилах. И уж тем более среди людей, которым такая жизнь нравится. Так что это ваше будущее. Хотите снова Мясорубку – вперед. Можешь даже в партию вступить. Но вообще-то пока прошлое не изжито, нет надежды и на более человеческое будущее. Мне кажется, это аксиома. Вон посмотрите на Германию. У них их безумие и длилось-то всего двенадцать лет, но они раскаялись и живут иначе.

– А ты уверен, что прошлое вообще можно изжить? – спросил его Митя; несмотря на Левину нравоучительность и агрессию, эта трагическая волна больно и глубоко резанула по сердцу.

– Можно и не изживать. Как говорит Жванецкий, если вас не интересует результат. И миллионы трупов вас вполне устраивают.

Поля задумалась.

– Левчик, – сказала она, – а можно дальше не про трупы?

– А ты думаешь, что, если я не буду об этом говорить, убитых станет меньше? Ты знаешь, как назывался их министр обороны?

– Нарком военмор. По военному мору. Левчик, ты мне это уже объяснял. Раза три.

Лева снова вспыхнул. Было видно, что он хочет что-то сказать, но сдерживается. Потом сухо попрощался и ушел в сторону демонстрации.

Митя и Поля шли молча. С этим нужно было жить, но они не знали как.

– Слушай, – спросил Митя, – а что это Левка такой обозленный?

Поля удивленно на него посмотрела, и Митя подумал, что все равно чего-то не понимает.

– Можно задать тебе личный вопрос? – снова спросил он.

– Можно. Ты хочешь спросить, как часто я совокупляюсь с моим догом?

– Он ведь твой сводный брат?

Поля кивнула.

– Сын дяди Жени от первого брака?

Она изумленно посмотрела на Митю:

– Вот ведь ваша отвратная ленинградская манера ни о чем не говорить напрямую. То есть ты действительно не знаешь?

Митя молча покачал головой.

– Да не были они женаты, – ответила Поля. – Естественно. Ты вообще представляешь, чтобы