Шальная звезда Алёшки Розума - Анна Христолюбова

и на том спасибо, — отозвался Григорий, и они вернулись к костру. Впрочем, Алёшка садиться не стал — попрощался. Однако быстро уйти ему не пришлось — стоило удалиться на десяток шагов, как его окликнули:

— Постой, га́джо!

Он обернулся — подходила давешняя старуха, не то гадалка, не то ведьма, он запамятовал, как её звали.

— Что такое «га́джо»? — поинтересовался он: вот уже не в первый раз слышал это слово, а значения не знал, и спросить у Григория отчего-то постеснялся.

— Человек другого племени. Не цыганского, — пояснила она. — Я хочу рассказать тебе, что увидела на твоей руке. Раз уж ты снова пришёл сюда. У тебя интересная судьба…

Алёшка сунул руку в карман, вытащил алтын и протянул старухе:

— Возьми, бабуся. Не нужно мне гадать, спасибо. Я не верю в гадание.

— Ты грамоту разумеешь? — спросила она невпопад, не спеша брать монету. — Читать обучен?

Алёшка удивился.

— Разумею.

— А ежели я скажу тебе, что не верю в ваши книги, потому как сама читать не выучилась? Смеяться, поди, над тётей Зарой станешь? Во что там можно не верить — знай складывай буквы в слова… — Она усмехнулась. — Я, ча́воро, ничего не угадываю, а просто читаю то, что написано на руке. Умею читать и читаю. Как ты свои книги.

— Моей матери цыганка нагадала, что она чуть ли не боярыней станет и весь хутор будет ей в ноги кланяться, а беднее и несчастнее её на свете нет…

— Твоя мать умерла?

— Нет. — Алёшка перекрестился и добавил грустно: — Надеюсь, что нет. Полгода уж о ней не слыхал ничего, не знаю, как они там без меня, может, уж вовсе по миру пошли…

— Тогда почём знаешь, что предсказанное не сбудется? — перебила старуха.

Алёшка поморщился и сунул ей в ладонь монету, но сказать ничего не успел.

— За ласку спасибо! Отказываться не стану, да только не затем пришла… Рук твоей матери я не видала, а твою рассмотрела внимательно и хочу сказать, что такой причудливой судьбы мне читать не приходилось. Ты не здешний, родился далеко отсюда…

— Тю! — рассмеялся Алёшка, отчего-то разговор его нервировал. — Шоб цэ визнать, ничего бачить нэ треба, достало чути, як я розмовляю…[102]

Но тётя Зара пропустила насмешку мимо ушей.

— Ты из бедной семьи, рос в нужде, но мать тебя любила и как могла старалась вывести в люди. Она хотела, чтобы ты стал попом. А потом ты встретил большого человека, который привёз тебя сюда… Ну что, ча́воро, права я или нет?

Алёшка глядел с изумлением и молчал, но старуха, похоже, ответа и не ждала — кажется, она ни на миг не сомневалась в своей правоте.

— Письмена твоей судьбы, ча́воро, так чётко начертаны на твоей ладони, что ошибиться в толковании невозможно. Всю твою жизнь до самого смертного часа осияет дивная звезда. Свет её будет ослепителен, иногда он станет согревать тебя и нежить, иногда обжигать и терзать. Она спустится к тебе с небес и вознесёт с собою вместе на головокружительную вышину… Так вот, ча́воро, когда выше тебя окажется лишь только сам Господь Бог, а люди с небосвода станут чудиться крошечными, едва различимыми песчинками, не забудь, что небеса холодны и лукавы и могут погасить жар даже самого горячего сердца… Сбереги его живое тепло, и тебе будет легче пережить потери…

Пока она говорила, голос становился всё громче и пронзительнее, так что по спине невольно прошёл озноб, и когда смолкла, Алёшка вздрогнул, словно очнулся, и безотчётно передёрнул плечами. Отчего-то на него напало непривычное раздражение. И здесь звёзды — поди ж ты!

— Мы люди маленькие, на зирки не задивляемся, — резко бросил он и зашагал прочь.

— Судьба и на печке сыщет — хоть прячься, хоть нет, — прозвучало вслед.

-------------------

[102] Чтобы это узнать, ничего видеть не нужно, достаточно слышать, как я разговариваю (укр.)

* * *

После цыганкиных капель ей было так худо, что впору не плясать и козой скакать, а лечь, свернувшись в клубок, и ждать смерти. Вязкая тошнота то накатывала, то отступала, голова кружилась, и всё плыло перед глазами так, ровно она четверть вина в одиночку выпила. Ей бы сказаться больной и остаться дома, тем более, что так оно и было, но Мавра опасалась, что Парашка догадается, что случилось с подругой, а то ещё, чего доброго, и Елизавете доложит…

Конечно, цесаревна знала про амуры своей ближайшей фрейлины с Петрухой Шуваловым и смотрела на них сквозь пальцы, однако стань ей известно, что тот далеко не единственный Маврин амант, неведомо, как Елизавета повела бы себя. При всём легкомыслии и свободе поведения сама она никогда не спала одновременно с двумя кавалерами и если любила, то отдавалась чувству целиком. Мавра была другой. Одного обожателя ей было мало. В амурные авантюры она бросалась лихо и очертя голову, будто стремилась доказать окружающим, а главное, самой себе, что толстая смешная дурнушка пользуется успехом ничуть не меньше красавицы-цесаревны.

Как раз, когда пила цыганкино зелье, в комнату к ней заявился Иван — принесли его черти… Он всегда пробирался к ней через дверь подклета, и в этот раз вошёл бесшумно, как кот. От неожиданности рука у Мавры дрогнула, и кажется, капель пролилось на две больше, чем надо.

— Что это у тебя? — Он привлёк её к себе и ткнулся носом в кружку.

— Капли от мигрени, — отозвалась Мавра и, поспешно спрятав пузырёк, залпом опрокинула снадобье.

— Да ладно брехать-то, — хохотнул он, и ладонь нырнула за корсаж её платья. — У тебя в жизни голова не болела…

От воспоминаний об Иване накатил острый приступ тошноты, и низ живота скрутила резкая боль. Мавра бросилась к ближайшим кустам, радуясь, что Елизавета умчалась плясать вокруг костров, а остальные спутники затерялись в толпе.

Выбравшись спустя некоторое время из зарослей, она решила, что потихоньку отправится домой. Ноги и руки дрожали, и боль внизу всё усиливалась. Однако уйти незаметно не вышло. Откуда ни возьмись рядом появился Петрушка — вот уж кого ей сейчас меньше всего видеть хотелось, — да не просто появился, а принялся тормошить и приставать с нежностями. Это было настолько на него непохоже — миловаться на людях, что Мавра даже через свой дурман удивилась — пьян, что ли? Впрочем, он и во хмелю в сатира не превращался. В другое время Мавра бы порадовалась и начинание поддержала, но нынче его внезапный амурный задор ничего кроме раздражения у неё не вызвал, и она довольно резко его окоротила. Пётр ушёл обиженный, и Мавра, с трудом