Ночной страж - Джейн Энн Филлипс

кто видел, как она подмигнула, медленно прикрыла левый глаз, притом что остальное ее широкое лицо сохранило полную неподвижность. Дервла такое называла «волшебным оком», которое как появится, так и пропадет. Миссис Гексум держала нас в своей власти – через еду, которую готовила или приказывала приготовить, через кухню, от которой незримые линии тянулись в сторону парка, коровника, сада, поля, каждый – спица в проворачиваемом ею колесе. Сама ее необъятность выглядела колдовством. Она не вмещалась полностью в объем своей силы и своих ухищрений.

Мы пошли прочь, будто бы внутрь, по ступеням на узкое заднее крыльцо Лечебницы, и тут я потянула Маму в сторону. Я напугалась, мне нужна была хоть чуточка покоя, в тишине, в сторонке, без посторонних глаз. Мы незаметно встали под решеткой, увитой виноградом и туберозами, сняли салфетку с вязаной оплеткой, чтобы напиться свежей воды из кувшина, которым пользовались работники и садовники. Попили еще, я провела влажной рукой по Маминому лицу и волосам, какое счастье, что с ней можно поговорить. Всего какой-то день в этом убежище, а она уже куда лучше понимает мои слова.

Останемся здесь, в этой больнице? – спросила я.

Да, так нужно, сказала Мама.

Эта женщина, Повариха, миссис Гексум. Мама, ты к ней не приближайся. Она меня увидела, сказала я. Я вижу тебя, КонаЛи, звучало у меня в голове.

Мама посмотрела на меня взглядом, полным терпения, взяла мою руку. Не бойся, КонаЛи, сказала она.

Многие будут тебя видеть, КонаЛи. Учись отводить взгляд. Дервла говорила мне это много раз: в этих словах я слышала Дервлу так, будто она стояла рядом. И тут вдруг подумала, не нужно ли быть осторожнее с Эйрой Блевинс.

Эйра Блевинс обещала мне показать свою шляпную булавку, Мама. Интересно, а она ею пользуется…

Мама лишь выгнула брови, словно я задала глупый вопрос.

Она ею колет миссис Касински? И миссис Касински тебе об этом сказала? Выходит, не такая уж она сумасшедшая.

Нет, сказала Мама. Рут делает то, что должна.

Как и ты делала, Мама? Могла говорить, но не говорила – боялась Папу?

Не знаю. У меня… не было другой надежды его отвадить, сказала она. Взяла меня за обе руки, притянула к себе. Прости меня, КонаЛи…

Ах, Мама, ты только поправляйся. Тебе уже лучше.

Она посмотрела через все крыльцо туда, где виднелись верхушки высоких кухонных окон. Кухня, похоже, огромная – шесть больших окон, а над двустворчатой дверью, выходящей во двор, отдельное полукруглое окошко в форме веера. Наверняка миссис Гексум тоже пользуется шляпными булавками. А может, она и без них обходится.

Мама, ты ни на секундочку не оставайся здесь без меня, сказала я. Ты не должна быть одна.

Она посмотрела мне прямо в глаза. Здесь, КонаЛи, нам безопаснее всего.

Идем, сказала я. Поднимемся к себе в комнату. Мне бы передохнуть минут десять.

•••

Мы вошли в здание и даже из заднего вестибюля услышали: что-то случилось. Я попыталась замедлить шаги, но Мама ждать не собиралась. Шум, похоже, притягивал ее к себе, она тянула меня за собой. Нам нужно было пересечь большую круглую комнату, чтобы попасть на лестницу в женские палаты – там, в ротонде, и разворачивалась драма. Мужчина в щеголеватой визитке и в цилиндре, как у Линкольна, стоял к нам спиной в окружении других и бушевал. Мы подошли ближе, услышали крики и ругательства. Я сказала себе: мы же тут случайно, и нас никто не заметил. Четыре-пять санитаров были заняты – уворачивались, улещивали. Один упал на колени, выкрикивал какой-то вздор, пытался схватить щеголя за фалды, а тот вращался точно дервиш, нанося удары всем, кто к нему подступался. Щегольской цилиндр он швырнул в другого санитара, тот повалился, будто сраженный кулаком. До меня долетало: «Исчадье ада!», «Сатанинский демон!», «Блудодей-янки!». Каждому из своих оппонентов маньяк давал отдельное имя. Какой-то джентльмен, по виду Заместитель главного врача, подступался к нему сзади, держа перед собой стопку бумаги и так защищаясь от ударов. Тут бесноватый повернулся к нам лицом, и я увидела, что это Папа, только в дорогой одежде, волосы и борода подстрижены по моде, глаза дикие, обезумевшие. На губах пузырилась пена, падала клочьями, точно у бешеного зверя, а нас он, похоже, не узнавал. У меня от страха перехватило дыхание, я отшатнулась, прижалась к Маме. Он не видел ни меня, ни других, выхватил у Врача бумаги, подбросил вверх, принялся сминать, засовывать в рот, жевать и выплевывать. Заместитель главного врача отшатнулся с криком: За шею! За шею! – и еще двое, тоже санитары в черных брюках и жилетках – рукава муслиновых рубах закатаны до локтя, – бросились на него. Один навалился на Папу и уронил его, но Папа сумел извернуться и обеими руками сдавил санитару горло.

Из-за двери, ведущей на мужскую лестницу, появился Ночной Страж. Тут я поняла, что бессвязные вопли, которые вроде как до того до меня долетали, были призывами к О'Шею. Все они звали его, хотя сейчас была не ночь и он был не на страже. Двигался он проворно, прижав руки к бокам, и был всех остальных выше. За ним шли двое санитаров, они несли узкую койку с крышкой и стенками из плотно пригнанных катушек. Потом появилась миссис Гексум, как будто бы именно она распоряжалась этой койкой. Я вроде как заметила, что рядом выплясывает белокурый мальчуган Плевел. Впрочем, бледное колыхание у нее за спиной, по обе стороны, могли создавать и ее юбки. Судя по всему, власть ее распространялась повсюду, даже в мужских палатах. О'Шей, явно вызванный внезапно, был без темного сюртука почти до колен, без фуражки. Выглядел при этом грозно. Явственно виднелись кожаные ремешки, удерживавшие на месте конический наглазник: один ремешок тянулся вокруг головы, один через затылок, – такие тонкие ремни с маленькими бляхами. Плотный наглазник казался сейчас частью странного доспеха. Нечесаные черные кудри частично скрывали шрам, О'Шей стоял в гуще схватки, будто притягивая к себе безумца.

Я удерживала Маму, но, когда Папа развернулся лицом к О'Шею, она вырвалась. Пес шелудивый, зачумленный! Зверь явленный! Рыча что-то про дьяволов, Папа рванулся вперед, запустил одну руку О'Шею в волосы, другой рванул его рубаху. Рубаха с треском порвалась, а О'Шей ухватил Папу под мышки и оторвал от пола, тот же оскалил зубы и попытался вцепиться О'Шею в горло. Санитары откинули крышку с койки. Все действовали спешно, и тут Мама схватила Папу сзади, оплела руками его шею, отшвырнула так, что мы услышали, как у него клацнули зубы. О'Шей бросил его на пол, притиснув к себе Маму. Санитары навалились на Папу, связали по рукам и ногам. О'Шей увидел меня и в четыре шага оказался рядом.

Ты зачем ее сюда привела? – прорычал он, передавая ее мне, отталкивая от себя.

Я не приводила! Я запиналась. Нам велели зайти внутрь…

Я осеклась, онемев от вида его обнаженной кожи. На правой стороне груди, поверх бугра мышц, краснел вдавленный шрам в кругу узловатых наростов, розовых, кожистых, плотных. Он пытался прикрыться лоскутом разодранной рубахи, а Мама положила ладонь на его изуродованную грудь. Он рывком отвернулся, Мама качнулась ко мне, а санитары засунули Папу в узкую койку. Ему едва хватило места: шевелиться он не мог, только ворочать головой и выть. Заместитель главного врача выкрикнул: «Заприте люльку!», они защелкнули засовы. Подняли его и унесли. Я повернулась к Маме, то ли утешить, то ли утешиться, сама не знаю, и тут услышала, что рыдаю навзрыд, и зажала рот руками. Пока санитары шествовали прочь, из запертого ящика доносились отчаянный рев и проклятия. Когда Заместитель главного врача и Ночной Страж зашли ей за спину, миссис Гексум повернулась к нам лицом. Я видела, как медленно закрылся и снова открылся ее темный глаз. Она улыбнулась, не разжимая губ, и кивнула нам, словно на совесть сделав свое дело.

•••

Пока мы поднимались по лестнице к себе в комнату, Мама придерживала меня за талию. Там, за закрытой дверью, я начала задыхаться. Мама, он нас отыщет! И что