"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна

Гость был еще потому некстати, что запасы подобных даров подходили к концу. Со времен Аскольда и Дира, разведавших путь из Киева в Греческое царство и сарацинские земли, русские князья дарят славянским старейшинам паволоки, серебро, вино и иные заморские диковины, взамен получая дары и дань мехами, медом и прочим, что увозят продавать за море. Давно известно: кто в дружбе с русскими князьями и ходит под их рукой, у того в доме серебро на столе, у довольной бабы на шее стеклянные снизки, а свита обшита ярким шелком. Ну а кто дань платить не хочет и бежит в глушь лесную, тот – «чащоба», что от рождения до смерти проходит в домашней тканине.

Но чтобы дарить старейшинам паволоки, князья должны их где-то взять. Ради этого всякий год снаряжается огромный обоз на Греческое море в Царьград, в Самкрай, а оттуда – на Гурган. Но Ингвар за первые три лета своего княжения еще не заключил ни одного договора с владыками греков и хазар, и обмен товарами замер. Только благодаря дружбе Хельги Красного с Песахом прошлым летом и этой весной удалось обменять по десять сорочков бобра, куницы и лисы на хазарские товары. Песах сделал это «только ради дружбы» – без договора между князем и каганом даже он не имел права вести торговлю с русами. Это была не торговля, а обмен дарами между уважающими друг друга людьми. И лишь этим располагала Эльга, дабы не потерять дружбу полян, древлян, саваров, саварян, кривичей и прочих. Каждую чашу, каждый кафтан с шелком она отрывала от сердца – не по жадности, а потому что больше негде взять. Настанет день, когда очередному гостю в ответ на поднесенный сорочок бобра ей придется выложить сорочок куницы. Вдвое дороже, да – но куницу они сами в лесу набьют. И хотя возьмут и поклонятся, довольны не будут.

На ближайшее к княжьему престолу место посадили Свенельда – бывший кормилец и сват Ингвара имел право на особый почет. Эльга, сестра его невестки, сама поднесла ему чашу. Свенельд поцеловал ее, и от прикосновения его бороды ей с такой остротой вспомнилась другая борода – помягче, и другие поцелуи, что она вспыхнула и затрепетала от тоски пустоты. Оттого не посмела поднять глаза на старого воеводу – зная его ум и проницательность, боялась, как бы он не угадал ее мысли.

– Кушайте, гости дорогие, – Эльга улыбнулась. – Хлеб на стол, так и стол – престол.

Отроки подносили ей свежие выпеченные хлебы на широком деревянном блюде, покрытом рушником; Эльга брала каждый, благословляла и отсылала гостям по старшинству. Принимая, гость вставал и кланялся ей, прижимая хлеб к груди, повторял:

– Как ты питаешь меня за столом твоим, княгиня, так пусть боги напитают тебя всякий день!

– Где страва, там боги!

Не всякий год киевские русы, поляне и древляне вот так сидели за столом, разделяя хлеб; помня об этом, Эльга проделывала обычный обряд с особой торжественностью. Чувствовала, как обязанность удержать этот мир, не дать рухнуть порядку давит на ее хрупкие женские плечи. И утешала себя: Ингвару в походе потяжелее приходится.

О делах заговаривать не торопились – неприлично. И менее всего Эльга могла бы – даже знай она заранее, что гостями привезены важные для нее вести, – нарушить порядок и начать задавать вопросы, не ублаготворив сперва гостей всем, что им полагалось. Не зря она была родственницей нескольких княжьих домов и знала обхождение. Челядинки разносили угощение, старик Гордезор – сыновья его ушли с дружиной, все трое, – взялся за гусли и неспешно начал под серебряный перезвон:

Подали жареную свинью – готовясь к пиру, тушу еще вчера заложили печься в каменную яму.

– Ты, воевода, изволь кушанье поделить, пока хозяина дома нет, – попросила Эльга Свенельда.

Тушу подали без головы – хозяина дома нет, принимать ее некому. Длинным ножом воевода ловко расчленил тушу по суставам, отроки разносили куски по старшинству гостям.

Но вот поблагодарили богов и хозяев, отроки подали мед, расставили кубки, блюда с пирогами.

– Как у вас живется-поживается? – наконец осведомилась Эльга у Турогостя. – Нет ли чего нового?

– Прислали меня к тебе, княгиня, князья древлянские Маломир и Володислав, Добронегов сын, – объявил он. – Не по лебедушку, не по куницу, а по красную девицу. Есть ведь уговор меж нами, родом древлянским, и вашим, русским родом…

Он взглянул на женщин у стола со стороны княгини: одни были в варяжском платье, другие в полянском. Ута тоже надела варяжское платье, Ростислава и Звездочада, жена Асмунда, – греческое. Но среди женских убрусов и очелий не было ни одной девичьей косы, и Эльга не могла понять, кого гость хочет там увидеть.

– Как в лета Олеговы заключали мы мир, то обручили князя нашего, Володислава, с Предславой, дочерью Олеговой. Нынче князю нашему двенадцать лет – вошел он в возраст возмужания, наказал матушке своей, княгине Багряне, и стрыю своему, Маломиру, чтобы везли ему невесту. С этим делом и послали меня Маломир и Багряна. Нынче урожай хороший, богов гневить не приходится – как жатву завершим, богам их часть отдадим, тогда бы и свадьбу справить.

– Предслава! – воскликнула изумленная Эльга и взглянула на Уту. – Она же дитя еще!

– Ровесники они: коли князю нашему двенадцать, то и невесте двенадцать.

– Сестра, неужели ей уже двенадцать лет?

– Годы исполнились, – кивнула Ута. – Но только в жены она еще не годится – понева не соткана. К весне, как прыгали девки в поневы, ей еще рано было, не созрела наша калина. А без поневы какая невеста? До весны теперь ждать, может, даст ей Мокошь поневу надеть, тогда по осени можно и свадьбу.

Турогость нахмурился: нельзя требовать невесту, не перешедшую в стан взрослых дев. Вдовая княгиня Багряна надеялась, что это уже случилось. У нее был уговор с Мальфрид, что о надевании поневы будущей невестке ей сообщат, чтобы готовилась принимать, но она могла думать, что новая княгиня об этом условии не знает.

А для Эльги стало новостью и то, что Предславе Олеговне уже сравнялось двенадцать. Ей все казалось, что у сестры на дворе живут малые дети… Хотя да, Дивуша Дивиславна уже совсем взрослая, а два ее брата пошли в поход в числе гридей… Ведь пять лет прошло с тех пор, как Ута привезла полные сани Дивиславовых сирот, самую младшую держа на коленях.

И снова в груди похолодело от дурных предчувствий. А Турогость пристально смотрел в лицо княгине, будто именно эту тревогу и искал.

– Уговора, что мои родичи заключали, мы не нарушим. – Эльга улыбнулась, и любой поверил бы, видя ее приветливую улыбку, что мысль о грядущем родстве необыкновенно ее радует. – Но не будет нам от Мокоши благословения, если поспешим. Недозрелая калинушка – нельзя ее заломать, недоросшая дивчинушка – нельзя замуж отдать. Но ты, боярин, вот что передай князьям твоим: с завтрашнего же дня возьму к себе невесту вашу, Предславу Олеговну, буду при себе держать и всем премудростям учить. Чтобы умела и дом вести, и богам служить, и гостей принять, и суд судить, коли придется. Как у меня было, так и у нее будет: станет она мужу своему в правах равной. Так в роду нашем, Олеговом, заведено, и того обычая мы держаться будем.

Она высказала это условие, невиданное для славянских родов, будто и впрямь обычай равноправного соправительства мужа и жены был известен давным-давно, а не был учрежден соглашением Ингвара и Олегова рода для нее, Эльги, всего два года назад. Но мысль была удачной: бросив взгляд на Свенельда, Эльга увидела, как он едва заметно кивнул. Если древляне примут условие, Эльга получит в их земле полноправного союзника – свою внучатую племянницу. А если нет – об этом условии можно будет спорить и торговаться годами.