"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна

– Ну, кому же… – примирительно произнес Родослав. – Такая красота простой бабе и не пристала, княгине разве что…

А Мистина сразу подумал об Эльге, едва увидел это чудо. Серьги были ей под стать: так же прекрасны, но по-своему. Драгоценность, созданная неповторимым сочетанием достоинств – это было общим у княгини киевской и у этих серег. И оттого они уже казались не просто ее собственностью, но ее частью. Не то что отдать их кому-то другому, но просто выпустить из рук было немыслимо. И он сунул их в кошель на поясе, впервые за этот поход мельком подумав: когда я вернусь…

В монастыре провели сутки: одни отдыхали, другие обшаривали все углы, нет ли каких тайников. Прямо перед стенами устроили погребальные костры для своих убитых, потом зарыли прах в землю. Пора было уходить: над телами греков, над шкурами и внутренностями забитого скота уже роились мухи, и, если стихал ветер, вонь падали отчетливо пробивалась сквозь свежий дух окрестных ельников.

Назавтра на рассвете тронулись в обратный путь. На повозках, брошенных беженцами, везли добычу. Скот, найденный в монастыре и вокруг, уже съели: сотни овец и коз шеститысячному войску едва хватило на день, и то с прибавкой прочих припасов селян и монахов.

Среди дружины шагал Уннар, видом своим вызывая завистливый смех. По разрешению Мистины, он тоже выбрал себе награду прямо сейчас. Его прельстил складень – три соединенные вместе серебряные доски длиной в полсажени, покрытые чеканкой с изображением каких-то людей. Трудно было уложить даже в голове такую кучу чистого серебра, но еще сложнее оказалось ее унести. Весь целиком его Уннар не мог поднять, а поставленное воеводой условие приходилось соблюдать. Поэтому он разделил складень на три части, одну оставил в пользу дружины, а две связал веревками так, чтобы нести их на плечах: одну перед грудью, другую за спиной.

– Уннар себе спроворил новый доспех, – смеялись хирдманы.

– Серебряный!

– Да у самого Романа кейсара нет такого!

– Мы тебя теперь будем звать Уннар Серебряная Спина!

– Спорим, он еще до перевала одну половину бросит?

– Дожидайтесь! – с дружелюбным ехидством отвечал Уннар, оборачиваясь. – Я все это когда-нибудь отвезу домой, на Сольскель. Покажу отцу. Это ведь ему я обязан моей удачей. Когда я едва ходить начал, он мне говорил: учись, Унне, собирать птичьи яйца – никогда голодным не останешься!

Однако даже радость победы не заставила Мистину забыть предостережение настоятеля о том, что где-то рядом должен быть греческий воевода со своими войсками. Он не зря дал людям отдохнуть целые сутки: на пути обратно к морю русы находились в куда большей опасности, чем по дороге к монастырю. Дозорные разъезды – два Извеевых десятка – стерегли войско во время движения и спереди, и сзади. Русы не знали окрестных дорог и троп, а стратиг, как его там зовут, наверняка знал. Теперь, когда русы утомлены, с ранеными на повозках и при добыче, ожидать нападения можно было каждый миг.

Десятский, Контеяр, прислал гонца: впереди перевал. В виду перевала Мистина приказал войску остановиться. Вперед пошли две сотни Тормара – прочесать лес справа от перевала и занять его вершину. На крутом голом склоне напротив сосняка большой засады быть не могло, и туда отправились всего два десятка с князем Зоряном. Тот в походе среди бояр держался особняком, а киевских русов явно сторонился, не испытывая к ним приязни, но дерзкая отвага его Мистине нравилась. Пусть приносит пользу, а сложит голову – и то хорошо.

И предосторожность оправдалась: из соснового леса донесся тревожный звук рога. Мистина кивнул трубачу: тот затрубил «К бою!», и дружины общим числом под три тысячи бегом устремились вперед, в лес на склоне. Оставшиеся три тысячи ждали наготове, не сводя глаз с дороги вдоль опушки леса и с вершины перевала.

Как и ожидалось, в лесу обнаружилась засада: пешие греческие стратиоты числом около двух тысяч. Но сражаться им пришлось не на дороге, прижимая врага к противоположному каменистому склону, а прямо в лесу – без строя и без возможности для стратига толком управлять своими людьми. В таких условиях, которые из выгодных разом стали иными, греки не смогли сопротивляться долго: вскоре с дороги стало видно, как они бегут из леса и поднимаются на перевал.

– Их стратиг – за перевалом! – крикнул Мистине Ивор. – Пойдем!

– Давай!

Мистина сделал знак своей дружине. Ширина дороги позволяла поставить не более десяти человек в ряд, и двинулись вперед плотным построением большой глубины. Если у стратига есть конница – а она наверняка есть, не мог он думать напасть на пять с лишним тысяч русов лишь той пехотой, что в лесу, – то она, очевидно, собиралась обрушиться на них сверху во время подъема к перевалу.

– Гляди! – крикнул Ратияр, указывая в небо.

За перевалом поднималась пыль.

– Бегом! – рявкнул Мистина.

«Стена щитов» ускорила шаг. Доносился грохот копыт, но вершина перевала была уже близка. Чем ближе русы успеют подойти к вершине, тем меньший разгон сумеет взять идущая сверху конница, и первым ее рядам придется вступить в бой, когда задние еще будут находиться за перевалом и даже не увидят происходящего.

Из леса больше никто не бежал. Слева от дороги оказалось около двух десятков греческих лучников и два стреломета, спрятанные под мелкими соснами. Но там уже мелькали люди Зоряна, и тела убитых греков катились по крутому каменистому склону на дорогу.

И вот наконец вершина перевала. Мистина ожидал увидеть конницу, летящую навстречу выставленным копьям, но увидел лишь облако пыли вдали. Кучи конского навоза на дороге показывали, что здесь и впрямь стоял крупный конный отряд.

Турмарх Мартирий задумал сражение хорошо, но проверкой леса Мистина лишил его сразу двух преимуществ: внезапности и возможности зажать русов меж трех огней. Оставалось лишь пустить конный отряд сверху, но турмарх не хуже Мистины понимал: всадников примут на копья и теперь уже они окажутся зажаты между русскими отрядами с двух сторон и своими же стрелометами – с третьей.

А раз уж выгодное положение его отряда разом превратилось в невыгодное, военная наука подсказывала только одно правильное решение: отступить и сохранить силы для другого раза.

Часть четвертая

– Ой, Боги мои…

Княгиня киевская вошла в жилую избу, на ходу разматывая убрус с мокрой от пота шеи. Уронила его на полпути к постели, упала лицом вниз и замерла. Каждая косточка трепетала от блаженства в прохладе и покое, но перед глазами еще носились пламенные пятна.

– Умыться, госпожа, – возле лежанки встала Совка. – Черенька за квасом побежала. Накрыть на стол?

– Потом… – не открывая глаз, простонала Эльга.

Сейчас она ничего не хотела: ни есть, ни пить, ни даже умыться. Нет, пить хотела, потом умыться, потом снять волосник, и пусть расчешут косы. А в баню – попозже.

В баню… Теперь никто не скажет ей: «Я велел нашу баню истопить… Пойдем со мной… Со мной не бойся. Погляжу я на того баенного, что к нам сунется…»

Эльга улыбнулась, не открывая глаз. От этих воспоминаний словно веяло прохладным свежим ветерком прямо в душу. Тот взгляд серых глаз, дразнящий и вызывающий, будил в крови яркое ощущение жизни; и легкая тревога от этих опасных игр только добавляла остроты.

Теперь Эльга жалела, что все это в далеком прошлом. И не хотела вспоминать, чем кончились эти шутки и как ей пришлось их прекратить.

Совка замерла рядом, ожидая приказаний. И не глядя, Эльга чувствовала ее присутствие. Незаметно для челядинки сунула руку под изголовье и нашарила там костяной стержень, чуть изогнутый, величиной с ее указательный палец – медвежий клык. С колечком на конце и ремешком. Вспоминая о том, как получила его, Эльга ощущала томящее тепло в животе. Будущее сулило нечто грозное, но и восхитительное; при мысли об этом теснило дыхание.

Она сжала медвежий клык в ладони, перевела дух, будто кто-то хорошо знакомый подал ей руку. Неведомый ей, давно умерший брат воеводы Свенельда, волхв Велерад, и впрямь вложил в подарок для племянника удивительную силу. Но Эльга беспокоилась порой: не отнимает ли она, пользуясь этой силой, дар у того, кому он предназначен?