Дэн Симмонс - Черные холмы

Высокий человек не протянул руку, только кивнул и тихонько щелкнул каблуками, почти на немецкий манер. Паха Сапа улыбнулся и кивнул в ответ. Что-то в этом высоком человеке говорило Паха Сапе: если он прикоснется к руке мистера Сигерсона, то рискует получить информацию о его жизни.

Сигерсон говорил тихим, но резким голосом, и неподготовленное ухо Паха Сапы принимало его скорее за англичанина, чем за норвежца.

— Очень рад познакомиться с вами, мистер Вялый Конь. Нам, европейцам, редко предоставляется возможность познакомиться с практикующим вичаза ваканом, принадлежащим к вольным людям природы.

Сигерсон повернулся к Адамсу.

— Извините, Генри, но Лиззи и сенатор ждут у парового катера Франклина на Северной пристани и просят напомнить вам, что мы опаздываем на обед к мэру Гаррисону.

Сигерсон снова поклонился Паха Сапе, и на сей раз на его лице появилась едва заметная улыбка.

— Был искренне рад познакомиться, мистер Вялый Конь. Могу только надеяться, что придет день — и вазичу ванаги перестанет быть проблемой.

Вазичу ванаги. Призрак бледнолицего человека. Паха Сапа остолбенело смотрел вслед двум удаляющимся фигурам — мистер Адамс что-то говорил, но молодой индеец не слышал его.

Он больше никогда не видел ни человека по имени Генри Адамс, ни его норвежского друга.

Мисс де Плашетт ведет его на мидвей — площадку с аттракционами, представлениями, горками, протянувшуюся на милю от озера и Джексон-парка до начала Вашингтон-парка, прямую, как широкая стрела, выпущенная из лука в спину Колумбовской выставке с запада.

Впереди видны экзотические сооружения по обе стороны низкого широкого пыльного бульвара мидвея: средневековые дома старой Вены и Бьергартена, алжирские мечети и тунисские минареты, из которых доносится чужая музыка и скрежещущие голоса, каирская улица, где Паха Сапа и его друзья видели не в меру перехваленную танцорку, исполнявшую танец живота; мелькают лапландцы и финны, двугорбые верблюды, небольшое стадо карибу — его гонят по бульвару люди, одетые в потертые меховые, несмотря на жару, одеяния; скользящие вагончики на водной тяге, чаша Бернских Альп, мелькнувший аэростат далеко-далеко по ленте мидвея справа.

А в середине бульвара — вроде бы увеличивающееся в размерах с каждой минутой, двухсотшестидесятичетырехфутовое колесо Ферриса, которое, по словам мисс де Плашетт, имеет тридцать шесть вагонов, или кабин (каждая из них больше, чем многие хижины, какие видел Паха Сапа), и каждый из вагонов, или кабин, вмещает по шестьдесят человек.

Паха Сапа чувствует растущее, хотя и неопределенное беспокойство. Он не боится ни высоты, ни колеса, но его внезапно охватывает чувство опасности, словно он и эта молодая женщина, которую он едва знает, приближаются к какой-то точке невозврата.

— Вы уверены, что хотите этого, мисс де Плашетт?

— Пожалуйста, называйте меня Рейн.

— Вы уверены, что хотите этого, Рейн?

— Мы должны, Паха Сапа. Это наша судьба.

14 На Паха-сапа

Август-сентябрь 1876 г.

Он не оставляет попыток подняться в воздух, но ему это не удается. То, что когда-то давалось Паха Сапе с такой легкостью, словно не требующая никаких усилий игра, теперь кажется невозможным, словно его душа обрела неустранимую тяжесть. Сегодня девятый день его ханблецеи, девятый день полного поста, и со слабостью могут сравниться разве что усталость и ощущение поражения. Он уверовал, что его поиск видения преждевремен, самонадеян и обречен на неудачу. Многие воины, гораздо старше и мудрее его, терпели неудачу — ни один мужчина, принадлежащий к вольным людям природы, никогда не мог быть уверен, что получит видение, а те немногие, кто его все же получал, перед этим переживали долгие годы разочарований и неоднократно повторяемые попытки ханблецеи.

Если не считать чувства голода вначале (которое теперь прошло), а потом слабости, вызванной его долгим постом, то этот оймни — его поход — был по большей части приятным. Когда Паха Сапа проснулся в пещере Роберта Сладкое Лекарство на Медвежьей горке, никаких следов старика он не увидел: ни его мисок для питья или еды, ни даже следов съеденных ими кроликов, — и Паха Сапа почти поверил, что старый шайеннский вичаза вакан был сном. Но, найдя тем утром Червя и вторую лошадь, он увидел, что они отдохнули, хорошо поели и по-прежнему стреножены у входа в пещеру, и хотя солнце еще не взошло, бесконечный ливень перешел в усиливающийся мелкий дождик.

И вот тогда с чувством страха, от которого у него даже свело мошонку, Паха Сапа развязал тюк на белой кобыле Женщины Три Бизона и начал исступленно искать Птехинчала Хуху Канунпу, священную и незаменимую Трубку Малоберцовой Бизоньей Кости, про которую он неосмотрительно сказал старому шайенна, что везет ее на свою инипи — первый настоящий обряд в вигваме-парилке.

Трубка оказалась в тюке, разделенная на несколько сегментов, каждый завернут в красную тряпицу, красные перья в целости и сохранности.

И тут Паха Сапа почувствовал слабость в коленках, поняв, как просто было бы старому шайенна (если только он не был сном) похитить самый священный предмет племени Паха Сапы. А потом он ощутил весь груз ответственности, возложенной на него Сильно Хромает. Паха Сапа направлялся в Черные холмы, наводненные солдатами и золотоискателями вазичу, которые убьют и ограбят его, как только увидят, да еще и враждебные племена окружали (как и всегда) эти холмы и были начеку, чтобы без колебаний убить, ограбить или захватить в рабство мальчика-лакота, если таковой здесь появится.

Паха Сапа всем сердцем пожалел, что Сильно Хромает, отправляя его в путь, не дал ему простую каменную трубку для инипи и ханблецеи, пусть при этом вероятность истинного видения и уменьшалась из-за отсутствия более действенной Трубки Малоберцовой Бизоньей Кости с ее специальным табаком.

Но день езды под дождем, который время от времени переходил в ливень, обрушивавшийся на Паха Сапу, прошел без приключений. Мальчик ехал на мерине и вел кобылу, держа в руках поводья, по обходному маршруту на запад, чтобы избежать дорог и тропинок, которые использовали вазичу, направляясь в свой город золотодобытчиков Дедвуд.

Много лет спустя, в особенности когда он брал сына в их собственные оймни, маленькие походы в Черные холмы и на то, что осталось от открытых Великих равнин, Паха Сапа обнаружит, что ему трудно объяснить, каким был мир в благословенные годы его народа, когда боги лакота все еще слушали тех, кто им поклонялся, и земля была для них живой.

Теперь же, когда Паха Сапа въезжает в Черные холмы и двигается по руслам ручьев и по обширным лугам между деревьями, каждую минуту опасаясь засады, он сам и все, что он воспринимает, кажется, происходит и взаимодействует одновременно вокруг него и в нем на двух уровнях: на радостном, физическом, когда он чувствует коня под собой и дождь, бьющий ему в лицо, и ощущает запах влажных осиновых листьев, и слышит дыхание мерина и кобылы, верещание белок и крик ворон, и на параллельном уровне, который волнует сильнее и сильнее трогает за душу, это уровень наги, где он и все остальное обитает и соприкасается друг с другом в виде духов.

Он воспринимает вания вакен — сам воздух — как живое существо. Дыхание духа. Возобновление. Тункан. Иньян. Камни и валуны — живые существа. И священные. Бури, которые бушуют над прерией за его спиной и надвигаются на холмы перед ним, — это Вакиньян, шум духа грома и язык существ грома. Осенние цветы, которые распускаются в высокой мокрой траве на лугах, на ощупь и по цвету такие, какие нравятся Татускансе, подвижному духу, оживляющей силе Всего. В реках, через которые вброд перебирается Паха Сапа, обитают У нктехи, это духи и чудовища в одном лице. Укладываясь спать под матерчатым навесом, завернувшись в теплую одежду, Паха Сапа слышит вой койотов и думает о Койоте, который будет обманывать его во время ханблецеи, если сможет. Сверкающая паутина на дереве несет в себе нечитаемые послания от Иктоме, человека-паука, — это обманщик почище Койота. Вечером, когда все другие духи успокаиваются и свет уходит с небес, Паха Сапа слышит дыхание дедушки Тайны и — иногда — самого Вакана Танки. А по вечерам, в те редкие минуты, когда тучи рассеиваются, Паха Сапа смотрит на звезды, которые рассыпались от одного темного горизонта до другого, свет не мешает ему смотреть (он не разводит костра), и в эти мгновения Паха Сапа может увидеть путь своей жизни за будущим: он знает, что, когда умрет, его собственный дух отправится на юг по Млечному Пути с духами всех тех вольных людей природы, что умерли до него.

Это настоящий мака ситомни, большой мир, Вселенная, а мир никогда не бывает пустым. Более чем сорок пять лет спустя, когда поэт и историк Доан Робинсон научит его английскому слову «мистический», Паха Сапа вспомнит эти дни и печально улыбнется.