Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи

ночи он вдруг проснулся. Где-то в деревне лаяли собаки, слышались голоса. Лап лежал рядом и безмятежно храпел. Кхак хотел было разбудить его, спросить, в чем дело, но передумал. Собаки продолжали лаять то в одном, то в другом переулке. Лап повернулся по сне. Тогда Кхак встряхнул его.

— Ну что?

— Почему собаки так лают?

— А, это проститутки возвращаются домой.

Лап повернулся на другой бок и тут же снова захрапел. Кхак невольно продолжал прислушиваться к лаю. Наконец собаки угомонились, деревня погрузилась в тишину. Лишь ветер шумел в листве бананов.

XIX

Опустился вечер. Берега Там-бак были сплошь уставлены шаландами и барками, которые, выходя в море, поднимали два огромных перепончатых паруса, напоминающих крылья летучих мышей. По берегу тяжело шагала цепочка грязных, оборванных людей с корзинами на головах. Это сгружали уголь. Другая цепочка шагала с мешками фосфата. Сновали вагонетки, тележки, машины, велосипеды. По грязной реке непрерывно шли катера, посылая в небо свои протяжные гудки. Весь противоположный берег входил во владения цементного завода, и ни один смертный, ни одна повозка не могли войти в эту зону. Только рабочие цементного завода, только его подъемные краны, его вагонетки, автомашины, шаланды и баржи могли появляться в этих владениях. Здесь даже небо было насквозь пропитано серой пылью и дымом цементных печей. Берег был разбит на отдельные участки-причалы: под щебень, под уголь, под цемент, тут ожидали своей очереди баржи и шаланды. Шум мчащихся вагонеток, грохот кранов, пронзительные гудки автомашин, крики людей сливались в сплошной гул. Небо было затянуто белесой пеленой. По существу, то было не небо, а густая дымовая завеса, накрывшая площадь в несколько километров.

Там, где кончались причалы, в реку Там-бак вливалась Кыа Кам. Здесь было просторней. Справа находился завод по изготовлению портланд-цемента. Сейчас он был законсервирован, а просторные заводские здания использовались под склады. На другом берегу Кыа Кам уже был уезд Тхюи-нгуен. Вдали виднелись вершины и рыжеватые склоны горной цепи Део. Еще дальше голубела горная гряда Чанг-кень. От морского пролива по вечерам вода в Кыа Кам поднималась, по реке ходили соленые волны, шурша в зарослях камыша, разросшегося на плодородном красноватом иле. Сотни лодок с поднятыми парусами приставали к причалам, подвозя щебень, руду, глину. На берегу, точно холмы, высидись огромные груды цементного сырья, привезенного с гор Чанг-кень. По ним муравьиным потоком ползли люди из барок, они тащили на спинах корзины. К подножию этих искусственных холмов паутиной сходилась сеть узкоколейных дорог. Вагонетки непрерывно подкатывали к двум ленточным транспортерам. Каждая вагонетка, подталкиваемая двумя рабочими, подъезжала к приемнику, с шумом опрокидывала породу и пустая возвращалась за новой порцией. А ленты транспортеров с грохотом отправляли куски камня в широко раскрытую пасть дробилки. Там они разгрызались стальными челюстями машины, потом в шаровой мельнице под ударами тяжелых чугунных ядер превращались в мельчайший порошок и наконец исчезали в огромном чреве печи, где бушевало пламя.

Рядом с камнедробильным цехом находился цех по производству пульпы. Сюда на барках подвозили особую глину и ссыпали ее в высокие бурты. К буртам подъезжали вагонетки, их нагружали глиной, и они везли ее к бассейнам-мешалкам. Там, шумно отдуваясь, работали машины с быстро вращающимися стальными лопастями. Когда очередная вагонетка сбрасывала глину в бассейн, оттуда летели темные брызги. Рабочие поспешно отскакивали в сторону, но все равно они были выпачканы коричневой грязью с головы до ног. Во время работы мужчины раздевались до пояса и оставались в коротких штанах, женщины наглухо заматывали голову платком, оставляя только щелки для носа и глаз. Некоторые из них следовали примеру мужчин: ходили в штанах и нагрудных повязках.

Вот одна вагонетка неожиданно сошла с рельсов и завалилась набок. Двое откатчиков пытались ее поднять и поставить на рельсы. По голым костлявым спинам стекали струи пота, от напряжения дрожали колени, но вагонетка никак не поддавалась — то и дело вырывалась из ослабевших рук, и рабочие едва успевали отскочить в сторону, когда она снова и снова валилась набок.

— Что вы тут застряли, чтоб вам... Все стоят из-за вас! — Надсмотрщик стал хлестать плеткой направо и налево.

— За что бьешь? Сейчас поставим.

Человек пять рабочих подбежали откуда-то сзади и поставили наконец вагонетку на рельсы.

— Если с людьми обращаться по-человечески, то и плетка не нужна!

Надсмотрщик угрожающе выкатил глаза, но тут же ретировался. Рабочие были возмущены. Изнурительный труд доводил их до исступления, и нередко подобные ссоры заканчивались кровопролитной дракой. В прежние времена рабочие немедленно прекратили бы работу и потребовали увольнения надсмотрщика: какое он имеет право бить человека? Но теперь приходится глотать обиды и подавлять в себе злость. Вагонетки снова покатились по рельсам одна за другой. Глина снова сыпалась в бассейны, лопасти машины продолжали вертеться.

Двое откатчиков угрюмо толкали свою тележку.

— Больно ударил? — спросила одного подошедшая женщина.

— Да нет, не так больно, как обидно.

Они нагрузили вагонетку и двинулись в обратный путь.

— Гай, подожди, мне нужно тебе что-то сказать.

Женщина обернулась. К ней подошла работница и, отведя в сторону, сказала:

— Вот уже два дня тебя ищет какой-то человек.

— Кто такой?

— Не знаю. Позавчера, когда кончилась смена, он встретил меня под мостом и спросил о тебе. Я сказала, что не знаю никакой Гай. А вчера я опять его видела, прохаживался на том же самом месте. Может, подослали ищейку, хотят тебя взять.

— Как он выглядит?

— Незнакомый совсем. Я его никогда здесь не видела.

— Надо посмотреть. Может быть, ищейка, а может, и нет. Кончится смена, подожди меня у подъемника, вместе выйдем.

Смена закончилась в сумерки. Из цехов по бесчисленным заводским дорогам к берегу непрерывным потоком текли тысячные толпы. Эта людская река беззвучно лилась под затянутым дымом небосводом. Лица у всех были изможденные, грязные, бледные, казалось, у людей за день высосали всю кровь, все силы. У многих от голода и усталости подкашивались ноги. А тут еще этот холодный ветер пронизывает насквозь. Все идут молча, слышится лишь стук деревяшек да шарканье брезентовых туфель. Изредка кое-кто из молодежи перебросится двумя-тремя словами да засмеется в ответ на шутку.

И все-таки в этом зрелище была какая-то своеобразная сила, что-то внушительное и грозное. Появись сейчас в этой толпе красное полотнище, и сжались бы в кулаки поднятые над головами руки, раздайся над ними призывный клич, и вздрогнула бы дорога, забурлила и понеслась стремительной, порожистой рекой и тысячи