Ричард Третий и Генрих Восьмой глазами Шекспира - Александра Маринина

дал понять, что если бы король не справился с последней болезнью, то кардинал и сэр Томас Ловел лишились бы голов.

Сэр Томас Ловел пока еще не появился на сцене как действующее лицо, это впереди, но поскольку о нем зашла речь, придется объяснить, кто он такой. Томас Ловел – комендант Тауэра, правда, в реальности он уж года три как в отставке. Так написано у Азимова. А вот в Википедии написано иначе, там про Тауэр ничего вообще не говорится, зато указано, что Томас Ловел до самой смерти в 1524 году был министром финансов. В других же источниках есть указание на то, что этот человек числился в списках констеблей Тауэра с 1513-го по 1524 год, то есть время выхода в отставку мы с точностью определить не можем. В «Ричарде Третьем» мы видели мимолетное упоминание о Томасе Ловеле, когда перечисляются имена лордов, восставших против короля Ричарда. Вероятно, речь идет именно об этом человеке, который в свое время встал на сторону Тюдоров и честно трудился в администрации новой королевской династии. Не перепутайте этого персонажа с Фрэнсисом Ловелом, который был приспешником Ричарда Третьего и активно действовал в соответствующей пьесе! Они хоть и родственники, но все же разные люди.

Услышав о том, что Бекингем мечтает о смерти короля, Генрих говорит:

– Вот это славно! Герцог прямо злобой дышит. Еще что-нибудь расскажешь?

– Да.

– Валяй!

– Когда вы разгневались на герцога из-за той истории с Уильямом Бломером…

Что за история? Да проще пареной репы! Вернее, яйца выеденного не стоит. Король уволил своего рыцаря-телохранителя (в действительности его имя – Уильям Балмер). По некоторым данным, не король его уволил, а Балмер сам уволился, потому что не смог терпеть несносный и мстительный характер своего патрона. Бекингем показался Балмеру человеком более приличным и спокойным, и рыцарь предложил герцогу свои услуги. Бекингем принял Балмера, но король страшно разозлился, что ему, такому замечательному и лучше-всех-на-светному, предпочли кого-то другого. (По свидетельствам историков и хронистов, Генрих Восьмой совершенно не терпел, когда кто-то его не любил. Он с раннего детства был красивым умненьким мальчиком, захваленным-перехваленным, к тому же одаренным от природы всякими талантами, писал стихи и музыку, получил отличное образование. И вырос в святом убеждении, что достоин только любви, восхищения и преклонения.) В итоге Генрих устроил так, что Бал-мера арестовали, посадили в Тауэр, и несчастный рыцарь вынужден был на коленях умолять государя о помиловании. Король его, так уж и быть, пощадил, но заковырял на обоих: на Балмера за то, что отказался ему служить, а на Бекингема за то, что тот взял перебежчика под свое крыло.

– Да, помню. Я его уволил, а Бекингем взял к себе на службу. И что дальше?

– Бекингем тогда сказал: «Если бы меня за это посадили в Тауэр, я бы сделал то, что моему отцу не удалось проделать с убийцей Ричардом. Когда моего отца арестовали по приказу Ричарда Третьего, он просил встречи с королем и собирался на этой встрече подойти к Ричарду и заколоть его ножом. Но отцу, к сожалению, не разрешили войти к королю».

Частично это правда, после ареста отец нынешнего Бекингема действительно просил об аудиенции у короля Ричарда, но ему было отказано. А вот о его намерении воспользоваться ситуацией и прикончить злобного монарха нигде не сказано. Да и как бы он смог это проделать? Он ведь арестован, значит, никакого оружия при нем быть не могло.

– Ну и предатель! – восклицает Генрих и обращается к Екатерине: – Ну и как, любезная супруга, мне жить спокойно, если Бекингем гуляет на свободе?

– Все в руках божьих, – уклончиво отвечает королева.

– Еще что-нибудь расскажешь? – спрашивает Генрих у управляющего.

А тот уже вошел в раж, ведь король слушает внимательно, а угодить ему так хочется!

– Когда герцог произносил слова «отец» и «нож», он так выпрямился, одной рукой за кинжал схватился, другую к сердцу прижал, а глаза к небу поднял, типа он Господу нашему клянется, что если бы его так оскорбили, как Балмера, и в тюрьму засунули, он бы точно сделал то, что не удалось его отцу.

Короче, управляющий разошелся вовсю, фантазию уже не сдержать. Генрих все это выслушал и вынес вердикт:

– Вот и пришло время Бекингему вонзить в нас нож, он как раз в тюрьме. Пусть ищет милосердие и спасение в законах, а если там не найдет – ко мне пусть не приходит за этим. Теперь я совершенно убежден, что он – лютый враг и предатель.

Все уходят.

Сцена 3

Там же. Приемная во дворце

Входят лорд-камергер и лорд Сендс.

Лорд-камергер у нас без имени, поэтому будем считать, что автору важна именно должность. А вот лорд Сендс – это на самом деле Уильям Сэндис, один из рыцарей-телохранителей короля Генриха Восьмого еще в первые годы правления. Генрих пожаловал Сэндису звание рыцаря Подвязки, назначил казначеем Кале, в общем, не обделял. Считается, что Сэндис сыграл немаловажную роль в организации встречи на Поле Золотой парчи и был у короля в числе фаворитов. Однако ж есть сомнения в том, что в 1520–1521-м году этот человек уже был лордом. Титул барона он получил несколько позже, не раньше 1523 года. Ну да ладно.

Камергер и Сендс насмешливо и неодобрительно обсуждают царящую при дворе моду на все французское, которую «наши англичане из этих путешествий привезли». Входит Томас Ловел и сообщает о новом указе, который на днях вывесили на воротах замка для всеобщего ознакомления.

– Всем кавалерам, которые ездили во Францию и притащили оттуда новые привычки и манеры, «предложено отбросить прочь все перья и причуды, и прочую такую чепуху, французские дуэли и петарды… страсть к теннису и длинные чулки», моду на короткие «вздутые штанишки» и снова стать достойными людьми. А ежели кто не захочет – пусть катится от двора подальше и предается распутству в менее достойной компании. «Правильный указ, пора всем этим кавалерам дать урок», – удовлетворенно констатирует Томас Ловел.

– Наши дамы не переживут, лишившись своих франтоватых ухажеров, – усмехается камергер.

– А как же! – соглашается Ловел. – Вою не оберешься. Эти «сукины сыны в постельку дам валить-то обучились». Все французские песенки им в ушки напевают.

– Черт возьми! – радуется Сендс. – Я рад, что их уберут подальше. Таких, как они, все равно не переделать. Теперь честный сельский дворянин вроде меня снова сможет нормально ухаживать за дамами, и вполне достаточно будет старых добрых английских песен.

– Прекрасно сказано! – одобрительно кивает камергер и спрашивает у Ловела:

– А вы