Бернард Корнуэлл - Клинок Шарпа

Рукоять палаша жестко крепилась к хвостовику, но деревянная накладка оказалась слишком неудобной. Харпер снял ее, подпилил, отшлифовал, затем покрыл маслом и воском, пока та не стала темно-коричневой и блестящей.

На следующий день он занялся лезвием. Задняя кромка была прямой, а передняя скруглялась к острию – совсем не так, как любил Шарп: стрелок предпочитал затачивать обе кромки, делая их симметричными. Харпер перерыл все мастерские колледжа, пока не нашел старый точильный круг, на котором садовник точил косу: пришлось основательно смазать его и поправить оси. Клинок взвизгнул, коснувшись камня, полетели искры. Харпер скруглил последние два дюйма задней кромки, стараясь достичь идеального баланса, потом отполировал лезвие, направляя его острием к свету, чтобы заметить мельчайшие царапины. Cталь заблестела на солнце.

Когда день уже начал клониться к вечеру, Харпер заточил клинок. Он должен дать капитану такое острое оружие, которого у него никогда не было, – а значит, он должен работать и работать. Перфекционист в нем сдался только тогда, когда вся передняя кромка и семь дюймов задней были острее бритвы. Точильный круг наконец остановился.

Тогда ирландец взял ветошь и оливковое масло. Он снова отполировал клинок, смазал его: теперь даже пройдоха-кладовщик уже не смог бы его узнать. Конечно, это не клигентальская сталь – но и не обычная фабричная железка. Харпер переделал палаш со всей нежностью, какую испытывал к другу, он вложил в работу всю кельтскую магию, какую только мог вспомнить, как будто с ней это чудесное оружие могло стать частью самого Шарпа. Клинок ослепительно вспыхнул, поймав последний закатный луч: он был готов.

Харпер торжественно понес палаш наверх, предвкушая выражение лица Шарпа, но на лестнице столкнулся с бегущей навстречу Изабеллой. Сначала Харпер встревожился, но тут же расслабился, увидев выражение ее лица. Она бросилась ему на шею и заговорила так быстро, что ему пришлось остановить ее. Новости, ошеломляющие новости: приезжала женщина, да какая! Волосы ярче золота, карета с четверкой лошадей! Она навещала госпиталь, раздавала подарки раненым, а потом – глаза Изабеллы блеснули – она зашла в комнату Шарпа и очень разозлилась.

Харпер нахмурился:

– Разозлилась?

– Капитан же герой, разве нет?

Маркиза накричала на докторов, вроде как, герой не должен жить в таком месте. Завтра же она присылает карету, которая увезет Шарпа в ее загородный дом, дом у реки. А главное – тут Изабелла даже начала подпрыгивать от возбуждения, схватив здоровяка-ирландца за куртку – аристократка поговорила с ней, Изабеллой! Они с Харпером едут вместе с капитаном: у них там даже будут слуги и повара. Изабелла закружилась по галерее, продолжая щебетать, что маркиза была к ней так добра, так благодарна – кстати, а капитану стало лучше.

Харпер улыбнулся при виде такой заразительной радости:

– А теперь скажи-ка все это чуть помедленнее.

Она рассказала все еще раз, но теперь потребовала отчета, где был он сам: ведь он пропустил приезд маркизы, самой милосердной и любезной женщины, какую Изабелла только видела в жизни, королеву – ну, почти королеву. И как он мог ее пропустить? А завтра они поедут в дом у реки, и у них будут слуги! И, кстати, капитану лучше

– Что ты имеешь в виду? Насколько лучше?

– Я сменила повязку, si[86]? Она же приехала, и я решила, что она может навестить капитана: она всех навещала. Так значит, я сменила повязку – и никакой грязи! Патрик, никакой грязи!

– И гноя нет?

– Ничего: ни грязи, ни крови.

– Где он сейчас?

Она широко распахнула глаза, добавляя еще чуть-чуть драматизма в свой рассказ:

– Сидит в постели, si? Сидит! Он очень рад, что маркиза его видела! – она толкнула Харпера в бок. – А ты не видел! Четверка лошадей! И дружок ваш был с нею.

– Мой друг?

– Не твой, а ваш! Английский лорд, Спирс, – она вздохнула. – Синий с серебром мундир, весь сверкает, и без руки уже! Повязку снял!

– Ты хочешь сказать, рука его уже не на перевязи?

– Так я и говорю, – она улыбнулась. – Тебе бы пошел синий с серебром.

– Ага, отлично гармонирует с моими синяками да шишками, – ухмыльнулся он в ответ. – Постой-ка здесь, женщина, я хочу поговорить с капитаном.

Он распахнул дверь в комнату Шарпа и увидел, что тот сидит в постели, как и рассказывала Изабелла. На лице его застыло удивленное выражение, как будто он каждую секунду ожидал возвращения боли. При виде Харпера он улыбнулся:

– Стало лучше. Ничего не понимаю...

– Доктора говорили, так бывает.

– Доктора говорили, что я умру, – вдруг он заметил клинок в руках у Харпера. – Это еще что?

– Просто старый палаш, сэр, – Харпер старался, чтобы это прозвучало как можно более безразлично, но не смог сдержать ухмылки. Он пожал плечами: – Мне показалось, вы можете захотеть чего-то подобного.

– Покажи-ка, – Шарп протянул руку, и Харпер поразился, какой тонкой и вялой была эта рука. Он развернул палаш лезвием к себе и передал его Шарпу, который тут же вцепился в рукоять. Харпер стянул ножны. Клинок был тяжелым, он сразу же опустился почти до пола, и Шарпу потребовались все его силы, чтобы снова поднять длинное лезвие, засиявшее в свете свечи. Глаза его остановились на клинке, а на лице застыло именно то выражение, которого Харпер и добивался. Палаш медленно качнулся, слабая рука не в состоянии была занести его для удара, способного раскроить противника пополам, но она помнила, как это делается. Шарп взглянул на Харпера:

– Ты сделал его?

– Ну, знаете ли, сэр, не так-то тут много работы было. Так, время убивал...

Шарп повел клинок по кругу, сталь чуть блеснула:

– Он прекрасен!

– Всего лишь старая модель 96-го года. Стандартный, ничего особенного, сэр. Я только зарубки сточил. Это правда, что мы завтра переезжаем, сэр? Слыхал, в высшие сферы?

Шарп кивнул, не особенно прислушиваясь. Он смотрел на клинок, пробегая его взглядом сверху донизу, от нового острия до места, где сталь лезвия тонула в переделанной рукояти. Оружие было слишком тяжелым для него, острие медленно клонилось вниз, пока не уперлось в соломенные циновки. Он снова взглянул на Харпера:

– Спасибо.

– Не за что, сэр. Просто подумал, вдруг вам пригодится.

– Я убью ублюдка этим палашом, – лицо Шарпа скривилось от усилия, но лезвие снова пошло вверх. – Я его на куски порублю!

Патрик Харпер усмехнулся про себя: Ричард Шарп будет жить.

Часть третья

21 июля, вторник – 23 июля, четверг

Глава 17

Иногда река текла чистым серебром, без единого пятнышка, а иногда была темно-зеленой и переливалась, как бархат. В сумерках она могла казаться расплавленным золотом: тяжелая и медлительная, она величественно несла свои воды мимо римского моста и дальше, до впадения в Дуэро, а оттуда – до самого моря. Иногда она была гладкой, как зеркало, и отражение дальнего берега было не менее четким, чем оригинал – но время от времени становилась серой и мутной, шла резкими волнами. Впрочем, Шарп все равно никогда не уставал сидеть в летней беседке с колоннами, которую предыдущий маркиз построил прямо у воды. Это было уединенное местечко, куда вела только одна дверь – и когда она была закрыта, а засов задвинут, из дома и сада не доносилось ни звука.

Шарп часами занимался в своем укрытии, чувствуя, как руки постепенно наливаются силой. Он много ходил, ежедневно стараясь продвинуться чуть подальше, и к шестому дню своего пребывания в загородном доме смог отшагать милю до города и обратно, причем боль напоминала о себе лишь тупой тяжестью в животе. Он очень много ел, с волчьим аппетитом набрасываясь на говядину: будучи истинным англичанином, он считал, что только она придает силы мускулам. Капитан Лоссов из Королевского германского легиона прислал ему целый ящик пива в глиняных бутылках. Ко дну ящика было прибито письмо, весьма краткое: «Французам тебя не убить, так что напейся до смерти сам. Твой друг Лоссов». Шарп даже представить себе не мог, как Лоссов умудрился достать целый ящик пива в Испании: он понимал, как дорого стоил другу подарок, и был тронут.

На пятый день он попробовал пострелять из винтовки Харпера, чувствуя, как отдача бьет в плечо, и заставляя усталые руки удерживать ствол неподвижно. Десятым выстрелом он превратил одну из бустых глиняных бутылок в черепки и остался доволен: силы возвращались. Как только ужасная боль отступила, он написал Хогану, и городская мэрия переправила ему ответ: Хоган был очень рад состоянию Шарпа. Все остальное было куда мрачнее: ирландец описывал бессмысленные переходы взад-вперед по равнине, неуверенность офицеров, считавших, что французы могут их обойти и победить без боя. Хоган считал, что вскоре армия будет вынуждена отступить обратно к Саламанке.