Южный узел - Ольга Игоревна Елисеева

хорошо говорил по-русски, но с характерным акцентом.

Воронцов попытался глянуть вокруг, чтобы определить, сколько нападавших. В спину ткнулся другой ствол.

Граф поднял руки. Его учили при любых обстоятельствах сохранять хладнокровие. Мало ли кому он нужен? Турки часто предпочитают странную манеру переговоров. Но его подталкивали к ближайшим зарослям дикой сирени, окаймлявшим бухту. В какой-то момент Михаил всей кожей ощутил: его убьют здесь, сейчас. А значит, нет смысла подчиняться.

Он схватился обеими руками за штуцер переднего незнакомца и, отводя дуло в сторону, дёрнул на себя. Прогремел непроизвольный выстрел. Задний тоже спустил курок, но, паче чаяния, Воронцов не почувствовал боли, обжигающей спину. У него в руках было вырванное оружие, правда уже разряженное. Но враг споткнулся и разлетелся вперёд. Не позволяя ему вскочить, Воронцов ударил убийцу прикладом по голове. Потом обернулся. Задний лежал навзничь. В его груди чернела дыра, но небольшая, так как если бы палили в спину.

За ним на песке стоял криво ухмыляющийся Шурка.

Вспомнил молодость!

— Я знал, что твои ночные ванны добром не кончатся. Ты генерал-губернатор и командующий. Какого хера тебя сюда понесло? — Друг подобрал полотенце и кинул ему. — Закутайся на манер патриция. Часовые уже бегут.

Солдаты посыпались на голову со склона и были готовы в темноте взять собственного командующего под арест — формы на том не было, лица в темноте не разглядеть. Потом кто-то умный предположил, что у господ генералов дуэль.

— Да и дерусь я с голым! — вспылил Бенкендорф. — Несите мёртвых в лагерь. При факелах глянем, кто такие.

Стали поднимать, и тут обнаружилось, что передний нападавший, которого Воронцов огрел по голове, ещё жив. Нет, череп Михаил, конечно, раскроил. Старая школа. Но несчастный ещё стонал и помаргивал веками.

— Положите, — распорядился Бенкендорф. — Поднесите фонарь. Вроде не турок.

Одет умирающий был, как все местные: в широкие штаны, чёрную расшитую жилетку и туфли с загнутыми носами. Оставалось удивляться, как в таких «лыжах» он спустился по тропинке?

— Кто вы? — потребовал Александр Христофорович, понимая, что пленный вот-вот отдаст концы. — Кто вас послал? Скажи, ведь издохнешь, как собака, а за правду Бог помилует.

Михаилу Семёновичу и в голову не приходило, что такие простые аргументы действуют. Несчастный повернул к нему круглое усатое лицо. Не то албанец, не то грек, не то молдаванин. Сколько таких в Одессе?

— Деньги дали. Сто рублей. Серебром.

— Кто дал? Турки?

Умирающий вздохнул — устало и как-то безучастно: мол надоели вы.

— Наши? Из Одессы?

— С корабля. — Его большие чёрные, как капли смолы, глаза отражали свет огня, но больше не двигались.

— С какого корабля? — Шурка понимал, что вопрос останется без ответа. — Вы слишком расторопный командующий, ваша светлость, — сказал он Воронцову. — Знаете как много адресов у тех, кто не хочет, чтобы Варну взяли?

* * *

Дом графини Собаньской на Приморском бульваре выделялся особой, вогнутой колоннадой, которая как бы открывала зрителю площадь. Множество особняков и вокруг, и напротив ещё только возводились. Никто не мешал разбить сад. Сколь бы чахлыми ни казались акации у подъезда, они давали тень, благословенную в каменистом, пыльном, открытом восточному ветру городе.

Хозяйка, дама далеко за тридцать, некрасивая, но пленительная, слыла в городе одной из первых законодательниц. О нет, не только моды. Вкуса, мнений, всей жизни, наконец. С ней даже генерал-губернатор и его очаровательная супруга не могли не считаться. У её ног по очереди перебывали и Ришелье, и Ланжерон, и маленький арапчонок Пушкин. Но свой выбор она остановила на скромном командующем поселённой конницы генерале де Витте. Человеке больших денег и скверной репутации.

Он обещал когда-нибудь на ней жениться… что, впрочем, не сильно волновало как саму Каролину, так и её ветреного донкихота. Полугрек-полуполяк, он жил минутой, ненавидел Воронцова и сейчас подвизался в армии, увеличивая поголовье лишних генералов, которым непременно надо было чем-то командовать, но которым не отваживались ничего поручить.

На этом фоне назначение главного соперника осаждать Варну воспринималось как личное оскорбление. Каролина только бледнела и кусала губы. Она с ног сбилась, собирая сведения для доноса. И на тебе: государь более чем доволен наместником! Стало быть, сильные же у Воронцова друзья! Что раздражало.

— Итак, вы видели и осаду, и государя? — спросила Собаньская у пришедшего к ней засвидетельствовать почтение керченского градоначальника Филиппа Филипповича Вигеля. — И как вы его нашли?

Вигель слыл в Одессе тёмной лошадкой. Ходил под рукой графа, но от него же не раз терпел оплеухи. Был послан при покойном государе доносить на Воронцова. И доносил. Новый император оборвал многие нити. Так что Филипп Филиппович остался без прежних покровителей — трепыхался, как рыба на отмели: и дышать не мог, и смерть не приходила. Не позавидуешь.

Но, поскольку доносительство открыто обнаружено не было — одни тайные знания, как у масонов, — граф ничего подчинённому и не предъявил. Терпел и не доверял. Вигель изводился. Искал новых хозяев. Подобрался бы к молодому царю — не прямо к самому, конечно, а бочком, бочком в секретное ведомство. Но там, как назло, засел Бенкендорф — Воронцову первый приятель. Так что теперь добрейший Филипп Филиппович не знал, что и делать.

Неспроста же он зачастил к Собаньской на поклон. Ждал от неё невесть каких прибытков.

— Видели вы его величество в лагере? — повторила графиня свой вопрос.

Филипп Филиппович огладил лысину.

— Я, как вы знаете, путешествовал на театр военных действий не ради собственного удовольствия, — начал он.

«Кто тебя спрашивает о твоём удовольствии?» — графиня ободряюще улыбнулась гостю.

— Я пытался уговорить графа снять меня с должности керченского градоначальника, ибо тамошние греки буквально пошли на меня войной…

«Дорогой Филипп Филиппович, — сказал ему тогда Воронцов. — Ну что это, право? Градоначальствовали в Кишинёве, не могли поладить с молдавскими боярами. В Керчи — с греческими купцами. Приложите усердие быть менее вспыльчивым. И те, и другие не желают сердить государя. Куда я вас отпущу? Кончится война, проситесь на покой. А сейчас некогда. Того и гляди, Варна на голову упадёт».

Некогда ему!

— Так вы видели государя? — нетерпеливо потребовала графиня. У неё сидело несколько дам, которым вовсе не интересна была история керченского градоначальства и тяжб с греками.

— Видел мельком. Его величество изволил заходить к Воронцову.

Все заохали.

— Так запросто? Какая честь!

Вигеля это задело.

— Я наблюдал день въезда государя и государыни в Одессу. Пышнейший праздник.

Собаньская поджала губы. Её не могли пригласить в силу неприличного для дамы положения. И теперь, хотя императрица живёт в городе во дворце наместника, несостоявшаяся пока госпожа де Витт её ни разу не видела! А графиня Воронцова,