Хроники «Бычьего глаза» Том I. Часть 2 - Жорж Тушар-Лафосс

Замечено уже, что раны, нанесенные сердцу короля, быстро зажили, когда из него извлечена любовная стрела: лучше всего это доказывается странным охлаждением, какое обнаруживаем его величество к Марии Манчини, жене коннетабля Колонна. Женщине этой, в которую его величество был страстно влюблен лет семь или восемь тому назад, и на которой, он женился бы непременно без категорического запрещения Анны Австрийской, когда эта женщина появилась в Париже, король запретил ей являться при дворе…

Здесь будет также, кстати, рассказать кое-что о герцогине Мазарини. Какие у нее великолепные черные глаза. Какие брови, словно нарисованные кистью Альбано! А какая выразительная, сладострастная улыбка! У нее талия нимфы, руки и ноги заимствованы у грации, а ум как у бесенка. Но это все не служит поводом, чтобы она жила в согласии со своим мужем – страшным ханжой, которому хотелось бы, чтобы женщины имели сношения только с ангелами. Гортензия Манчини, чувства которой оказываются несколько более земными, внушает своему святоше мужу страшную ревность, и он каждый год старается удержать ее в деревне; но, не имея никакого призвания к деревенской жизни, она является в Париж вопреки желанию герцога, который за это непослушание мстит тем, что лишает ее самого необходимого. Напрасная строгость. Хорошенькая женщина никогда ни в чем не имеет недостатка: четыре года тому назад, Гортензия, оставленная подобным образом, получала каждую неделю от неизвестного букет и сто луидоров. Неизвестно, были ли эти периодические подарки бескорыстны, ибо они вдруг прекратились; но арест важного сановника в одно и то же время позволил догадаться о виновнике прекратившихся посылок, а человек этот привык собирать жатву, когда он сеял на поле красоты[49].

Посмотрим теперь на более благочестивые занятия Мари Бонно. Вдова Богарнэ Мирамиона, не была всегда Лукрецией; но сильные необузданные страсти имеют то утешение для нравственности, что скоро притупляют желания, и нет ничего легче, как проповедовать добродетель в то время, когда порок потерял уже приманку. Госпожа Мирамион находилась именно в таком положении, когда ей пришла фантазия устроить убежище для девственниц, находящихся в опасности крушения. Благопристойность не дозволяла отклонить проекта, и Людовик ХIV, поморщившись немного, изъявил свое согласие в начале настоящего года, вследствие чего наша обратительница Магдалина заперлась с тридцатью или сорока молодыми девицами в род монастыря в предместье Сен-Марсо[50]. Хотите сделать поток бешенным, – стесните его течение: запертые девицы взбунтовались… Некоторые из бедняжек, подвергнувшись необычайно суровой жизни, поплатились здоровьем и даже жизнью. Опечаленные семейства объявили Магдалине Мирамион, что опыты ее стоили дорого человечеству и разобрали своих дочерей. Но основательница, не захотела показаться бессильной; ей необходимо было во что бы то ни стало обращать, и вот мятежных девственниц она заменила женщинами, которым надоел разврат, и которые добровольно пошли под ее начальство. Теперь это заведение называется учреждением «усердных девиц».

Есть вещи, которые печалят, когда любишь свою родину: Людовик XIV, будучи верен оборонительному союзу, который он заключил в 1662 г. с Голландией, отдал приказание отправить свой флот на помощь союзникам против англичан… Но все, что осталось из флота в портах нашего королевства – это один старый брандер, которого долго боялись выпустить в море, – так он поврежден… И вот он снимается с якоря на помощь Голландии, и надеются, что с помощью Божьею он благополучно достигнет цели… Герцог Бофор, знаменитый герой, который разрубал надвое мавров, назначен начальником этой важной экспедиции… Господин Кольбер, подумайте о флоте.

Вот уже с неделю на всех столах у порядочных людей попадается небольшая книга, которую госпожа Лафайетт расхваливает и которая заслуживает еще большей похвалы; это «Мысли и правила Франсуа, герцога Ла-Рошфуко»! Франсуа не слишком-то высокого понятия о человечестве, ибо он исключительно проповедует себялюбие. Я лично того мнения, что благородный моралист не прав в своем неутешительном принципе; но живость, точность и ловкость, с какими он прикрепляет свои идеи к этому единственному рычагу, заставляют увлекаться его умом, если не логикой. В 1662 г. Ла-Рошфуко издал мемуары, писанные по образцу Тацита, теперешним же изданием он нам доказал, что умеет думать как Платон.

Пегиллен, сделавшийся по смерти своего отца графом Лозеном, зазнался до такой степени относительно Людовика XIV, причинил ему столько неудовольствий, оскорбляя или даже отбивая его любовниц; этот дерзкий вельможа позволял себе такие вещи в присутствии государя, что наконец был посажен на несколько месяцев в Бастилию. Но королю недоставало Лозена, и он ожидал только благовидного случая освободить его. На прошлой неделе один из придворных рассказывал при его величестве о капуцинской бороде, которую запустил заключенный фаворит.

– Ах, как он должен быть смешон! воскликнул государь, обрадовавшись благоприятному случаю: – я хочу видеть этого оригинала: Послать сказать Бемб, чтобы он мне привез его.

И через четыре часа бородатый арестант был уже в королевском кабинете. Фигура Лозена представляла столько комизма, что при виде его Людовик XIV расхохотался.

– Государь, сказал серьезно граф: – надобно быть моим государем, чтобы смеяться безнаказанно мне в бороду.

– Но ведь борода эта потешна!

– Ваше величество, изволите видеть, что немного надобно, чтобы сделать козла из порядочного человека, в особенности при блестящем дворе.

– Граф, вы всегда далеко заходите в своих шутках, когда же вы исправитесь?

– Когда будет вам угодно, государь. В настоящем своем виде с бородой включительно, я имел честь заслужить вашу милость; если нужно измениться, прикажите.

– Я вас прощаю, ветреник, вы свободны.

– Глубоко благодарю ваше величество; но удостойте объяснить – милуете ли вы повесу, каким я был, или рассудительного человека, каким я должен быть.

– Неисправимый повеса!

Лозен поцеловал королевское колено, ибо никто лучше не умеет соединять дерзости избалованного фаворита с раболепством придворного, честолюбие которого не совсем еще удовлетворено.

– Встаньте, граф; чтобы вознаградить время, которое вы принудили меня заставить вас потерять в Бастилии, я создам для вас, если вы будете вести себя благоразумно, должность главного начальника французских драгун. Вы можете продать ее, когда захотите выйти в отставку.

– Государь, отвечал Лозен с низким поклоном: – так как ваше величество вводите меня в число генералов своей армии, я пожертвую украшением моего подбородка, которое приличествовало только генералу капуцинов. Я жалею, господа, прибавил он обращаясь к придворным, что это подает вам повод посмеяться…. себе в бороду, но надеюсь, что это уже не будет более на мой счет.

На другой день после этого разговора, Лозен явился при вставанье короля с очень короткой бородой; но в вознаграждение за это он нашел, что у многих придворных, которые уже льстили себя надеждой заменить его в благосклонности