Чёрный атаман. История малоросского Робин Гуда и его леди Марианн - Ричард Брук

то, как хорошо ей было в Гуляй Поле, каким важным и нужным делом она занялась, работая в лазарете, и что «хотела бы остаться там еще некоторое время». И – что совсем уж не лезло ни в какие ворота, не постигалось разумом – шептала о внезапной, сказочной любви, о безумной страсти, какой не ведала прежде…

Подлаживаясь и так, и эдак, спрашивая то так, то сяк, Лена все же добилась правды, вынудила у Сашки признание, а выслушав, окончательно пришла в ужас, помертвела. Выходило, что Махно при первой же встрече изнасиловал младшенькую, и во все ночи после, что Саша оставалась в его вонючей берлоге, проделывал с нею всю ту же гнусность, разными способами… от такого могла бы свихнуться и женщина покрепче, не то что нежная барышня Сашенька Владимирская.

Синяки и ссадины на теле сестрицы, жгучие клеймы позора, обличали негодяя – не просто насиловал, тешил звериную похоть, но и мучил, бил. Мужик!.. Лапотный мужик с грязью под ногтями, дерзец, ни весть что о себе возомнивший, оседлавший кровавый революционный вихрь, вознесенный бесами – и сам бес.

Таких нераскаянных, пропащих, не желающих шею склонить да глаза перед господином держать долу, в благословенные времена крепостного права на конюшнях запарывали, в колодках ломали, гноили на вечной каторге. Ничего, ждать не долго, закончится красно-черное безумие; Добровольческая армия наберет силу, пройдет по русской земле карающим пламенем, загонит быдло в стойло… и получит свое черный атаман Махно. За каждую сестрицыну слезу, за каждую ссадинку ответит куском собственного мяса, гнилою кровью своей умоется… и за позор Саши, за насилие, за бесчестье – ответит отдельно.

Лена нервно вздохнула – думать о случившемся было невыносимо, под горло подступала кислая тошнота; она даже к самой Саше начинала чувствовать брезгливость, оттого, что ее везде касались заскорузлые мужицкие руки, и Бог знает, какую заразу оставили…

Потянула к себе янтарный мундштук, портсигар с пахитосками20, хотела закурить, но тут как раз скрипнула дверь, послышались шаги, покашливание: доктор завершил осмотр и шел в столовую напиться чаю с булками, в компании прекрасной Елены Николаевны… Законная награда после неприятной возни с ополоумевшей младшенькой.

Маланья постаралась на совесть, уж такие чудесные плюшки испекла из белой муки, такого джема наварила из золотых абрикосов, что от одного только запаха можно опьянеть, как пчелке в цветке. Жаль, что самой Лене и кусок в горло не полезет с такими-то делами.

Встречая вошедшего, она нетерпеливо приподнялась, жадно спросила:

– Как там, Антон Семенович?.. Что?.. Вы, доктор, садитесь, чай подадут, а я к сестрице хочу заглянуть…

– Нет-нет, Елена Николаевна, прошу вас, не ходите, не тревожьте больную… Я сделал укол успокоительного. Проспит до глубокого вечера, может, и до утра. Да-с… Это ей сейчас нужно больше всего – спокойный сон… нервная система очень истощена.

– А… как осмотр, Антон Семенович?… Вы… нашли у нее что-нибудь… опасное?

Доктор снял пенсне, устало потер переносицу… не улыбался, но Лене все же мнилось, что в седых усах прячется кривая усмешка. Ах, какой стыд…

– Ничего… опасного, Елена Николаевна. Повреждения незначительные, поверхностные. Признаков инфекции тоже нет, во всяком случае, пока… но…

– Что «но»?

– Кое-что обнаружил.

– Говорите же, говорите! – поторопила резковато – у самой нервы расстроены, надо все же принять капли -пахитоску не вставила в мундштук, смяла в пепельнице.

Как назло, Маланья как раз вошла с подносом, пришлось ждать, пока она все расставит, нарежет, нальет, пожелает приятного аппетита и снова скроется за дверью… подслушивать станет, любопытная стерва, ну да Бог с ней.

– Антон Семенович, прошу вас, без утайки скажите… я ведь за нее отвечаю… что вы обнаружили?

– Полной уверенности у меня нет, Елена Николаевна… еще бы понаблюдать с недельку… но по ряду признаков… сестрица ваша беременна, на раннем сроке. Да-с.

***

Нестор не хотел ее отпускать одну из Гуляй Поля. Хмурился, качал головой. Ворчал, вредничал, насмешничал, грозил «в культпросвете запереть до победы мировой революции» – видно, знал, чуял, что она ему лжет… Саша и отступилась бы, в ту теплую ночь, пахнущую рябиной и сладкими яблоками, слишком хорошо ей было в его объятиях, в жаркой и томной ласке, но тут Нестор обмолвился, что скоро армия его тронется с места, выступит в многодневный поход -сперва на Александровск, а потом и дальше, что предстоят бои… и что нельзя иначе: новый мир иначе не куется, освящается железом и порохом, рождается в слезах, в кровавых муках. Он же, Махно, его провозвестник, апостол, и нет у него права закрыться в своей хатёнке, сидеть у печки да чоботы плести – призвание его в другом: народ разбудить, волю дать, и научить волю эту отбивать и защищать, и штыком, и шашкой, и пулеметом.

Заныло тогда Сашино сердце, от предчувствия разлуки, от темных страхов неведомого будущего, и она решилась спросить:

– А как же я, Нестор?.. – думала, рассердится, фыркнет на глупую жинку, кисейную барышню, что лишь о бабьем своем думает, и не может понять ни стремлений его, не замыслов… но он вдруг обнял – нежнее нежного – к сердцу прижал, в глаза посмотрел странно, и спросил:

– Ты-то сама что, любушка?.. Со мною ты… чи чужой я тебе, нелюбый?.. Щастья хочешь… со мною будешь ли щастлива? Я батько Махно, це доля моя, другим не буду… а ты, любушка, точно пополам себя поделила. Тут и не тут. Со мною и не со мною…

Саша задрожала в его руках, лицо на груди спрятала. Ведал он ее душу, колдун, видел насквозь, знал и то, что она в самом деле разделена… одной половиной здесь, в Гуляй Поле, в царстве Кощееве, а другой – за Днепром, как за рекою Смородиной, в Екатеринославе, как в тридевятом царстве.

Тогда она и решила, что все же доведет до конца опасную затею, упросит Нестора отпустить ее в Преображенку, а сама примет помощь Галины и Григория, чтобы тайком съездить в Юрковку, большое красивое село на пути в Александровск. Там и встретится с сестрой – Лена обещала приехать с паном Кнышевским, на автомобиле, да под охраной, как, бывало ездила с мужем до революции… Саша обнимет ее, и попрощается, расскажет о сделанном выборе, о новой своей судьбе.

Может, Лена после этого от нее отречется, ну что ж, тогда сестре легче станет: одной заботой меньше. Пусть одна едет в Париж с паном Кнышевским… и если даст Бог – встретятся еще после войны. Ведь не может война длиться вечно, значит, и Нестор когда-то сложит оружие, устанет разить врагов и сеять смерть. Может, она уговорит его поехать в Италию, подлечить легкие, подышать морем и волшебным ароматом апельсиновых рощ, наяву увидеть красоту, о которой он только читал в книгах, взятых в тюремной, а после в школьной библиотеке…

Нестор ответа ее ждал, молча, дышал тяжело, рвано, и сердце его колотилось, как обезумевший маятник, пока Саша в глаза ему не посмотрела и не сказала:

– Я с тобою, коханый мой. С тобой до последнего часа.

Он тотчас к губам ее припал, жадно, неутолимо, она же к нему прильнула, открываясь, принимая, но прежде чем они слились телами, прежде чем разум обоих затмила и поглотила страсть, Саша успела спросить:

– Так ты отпустишь меня съездить?..

– Ладно, отпущу… двоих хлопцев с собою возьмешь… и чтоб вернулась до заката…

– Да, мой атаман. Вернусь…

Она не вернулась. Ни до заката, ни ночью, ни наутро – и Бог знает, вернется ли когда-нибудь… Саша думала, что действует по своей воле, но сколько еще чужих воль вмешалось в ее судьбу, в какую адскую круговерть сплелись события страшного дня, что начался так мирно и тихо!..

Погода была теплая. План казался идеальным.

Галина не ошиблась и не солгала, сказав, что первого ноября Нестор уедет из Гуляй Поля, ночевать будет на хуторе, и вернется только на следующий день. Бог знает, откуда она имела такие точные сведения – от Волина, от кого-то в штабе, или от самого Махно… Саша решила, что разберется в этом позже, если возникнет нужда. Галина взялась ей помогать, думая или надеясь, что Панночка навсегда исчезнет с горизонта, что ж, пусть так и думает.

Григорий тоже не солгал, уверяя,