Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

– малюхонькая, сгорающая в пространстве. Еще одна звезда падает, и я кубарем скатываюсь с зарода… и реву во всю глотку. Чего я испугался? Или мне жаль было сгоревших звезд? Может, я тогда подумал, что вот, мол, лежу на зароде сена и вдруг сорвусь в бездну и сгорю. А я хотел жить, жить!..

Еще вспомнил, как мы ловили падающие звездочки с Гутей. Да, да, с Гутей. С милой, незабвенной Гутей. И эту строптивую девушку тоже зовут Гутей? И она похожа на ту Гутю! Или мне так кажется?

…Вижу, как сейчас: мы стоим с Гутей на крутом берегу Енисея и смотрим в звездное небо.

– Давай поймаем звездочку, – говорит она.

– Вот еще выдумала! Разве звезду поймаешь? – Парнишка я был земной, на ржаной закваске замешенный. Куда мне до ловли звезд!

– Летит, летит! Чур, моя, – кричит Гутя и держит ладошки: туда должна упасть звездочка. И конечно, звездочка не долетела до земной Гути!..

– Дайте я понесу ваш саквояж, – говорит женщина в беличьей шубке.

– Да что вы! В моем саквояже весу три фунта. Стопка бумаги, две книги, полотенце, мыло и зубной порошок.

– В командировку едете?

– Да. Хочу встретиться с бывшими партизанами и, может, что-нибудь напишу к сорокалетию.

– Из газеты?

– Да нет. Просто писатель.

– Писатель? И у вас есть книги? Или только начинаете?

– Писатели – народ такой: всю жизнь только и делают, что начинают. – И я назвал себя.

Женщина чуть замедлила шаг и резко взглянула на меня. Чему она так удивилась? Говорит, читала мой роман и книжку повестей и рассказов. Голос у нее стал как будто глуше.

– В романе у вас «город на Енисее» – Красноярск?

– Он самый.

– Я так и подумала. Только проспект Мира ничуть не похож на Невский в Ленинграде. Куда до Невского! Там что ни дом, то музей. Пройдешь по Невскому, и шея болит.

Это верно. На Невском так: шея болит.

– А вот про гору Талгат хорошо написано. И правда, Талгат величественный. Я так и вижу Талгат. Синий дымок над Даурском. В романе у вас Елинск, кажется.

Я пристально посмотрел на женщину. Она опустила глаза.

Моя землячка? Кто же? Кто?

«Ты помнишь? Помнишь?» – долбит меня изнутри какой-то дятел, и я решительно отмахиваюсь: «Не помню! Да в самой Потаповой я не был с тридцатого года». И спрашиваю:

– Вы что, бывали в Потаповой?

Женщина ответила так тихо, что я едва расслышал:

– Давно еще. Очень давно. Гостила у тетушки.

– Я потаповский уроженец, – намекаю.

Женщина не отозвалась – не назвала ни своей фамилии, ни тетушкиной. Примолкла и ускорила шаги, чтобы поравняться с дочерью.

Кто же она? Кто?

Вчерашнее молчит. Оно отговорило, отшумело и только иногда напомнит о себе, как эхо в горах. Ты подал голос минуту назад, а эхо только сейчас вернуло его. И ты не узнаешь собственного голоса. Эхо никогда не повторяет с точностью, а несет нечто свое, похожее, приблизительное.

Чья же она? Чья?!

Скорее всего, Скрипальщикова. У них было много родственников за пределами деревушки Потаповой. Они меня помнят, Скрипальщиковы!.. Еще как помнят!.. Но ведь это же было так давно!..

Вот и база автороты. Обширный двор. Автомашины всюду – разные, всякие. Они, как причудливые великаны, погрузились в волшебный сон. Туполобые, заиндевевшие, громоздкие. Мне кажется, они о чем-то думают. Это, наверное, про них говорят шоферы: «лбом прошибают дорогу». И в самом деле, лбы у них крепкие, железные. Выдержат.

У одной автомашины – трехтонки – трепещет рыжее пламя, как девчоночья косичка. Шофер в белом полушубке копается в моторе, выпятив спину.

Мы прошли в контору автороты – в диспетчерскую. Прокоптелая комнатушка с низким потолком забросана окурками. Посредине краснеет чугунная печка. Она топится отработанным маслом. Сонный диспетчер за грязным, обшарпанным столом сообщил, что дорогу в Харламовск перемело и что «клин» потянут только к вечеру.

– Если Субботин согласится пробить дорогу, тогда уедете, – пообещал диспетчер.

Гутя, как только вошла в диспетчерскую, сразу же спряталась в угол, в тень. И мать с нею.

Чувствую, женщина смотрит на меня из темноты, а я не вижу ее.

Неужели Скрипальщикова?..

Появился Субботин, тот самый шофер, что возился возле мотора в ограде, и будто заполнил собой всю конторку.

– До Харламовска пробьюсь, – гудит Субботин басом, – а до Талой – нет. Что я вам, бульдозер, что ли? Пусть старый Гук пробивает.

– Гук вечером вернулся из Тасеевой. Утром выедет в рейс вслед за тобой.

Они долго препираются, что-то доказывают друг другу, и, наконец, Субботин получает путевку, в которую диспетчер вписал трех пассажиров и получил с каждого по десять рублей.

Идем все вместе к машине, возле карбюратора которой танцует пламя. Субботин убирает горящую паклю и говорит мне, что он теперь разогревает мотор по новому методу. Горячей водой заливает не радиатор, а рубашку блока.

– А то ведь как получалось: зальешь кипятком радиатор, а вода в трубках тут же остынет. Почему? А потому, что радиатор приспособлен не для сохранения тепла, а совсем наоборот.

И вот великан проснулся. Взревел, как бык. Все его мощное тело затряслось, как в лихорадке. Может, он недоволен, что его разбудили среди ночи?

– По заносам знаете какая поездка? – бурчит Субботин. – Это же как на фронте. В точности. Было дело, поездил по фронтовым дороженькам. Навек запомнились. Три машины вдребезги, а я вот – дома. Порядок. В семнадцатой Гвардейской от первого до последнего дня войны.

Из воспоминаний Субботина еще не ушла война.

– Давно шофером? – спрашиваю.

– С осени тридцатого. Еще на АМО мял степь в Хакасии.

– Шофер бывалый!

– Тертый. – И, взглянув на женщин: – Ну, давайте размещаться. Женщин придется взять в кабину. Такое дело, браток. Женский пол. Ничего не попишешь.

Я успел перехватить взгляд Гути. Надо было видеть, как смотрела она со стороны на шофера Субботина! С ужасом, страхом, с отчаянием. И как только Субботин распахнул дверцу кабины, она попятилась, приговаривая: «Нет, нет, нет!»

– Что ты, Гутя? Что?

– Не поеду в кабине, – отрезала Гутя.

Даже шофер и тот удивился.

– Любопытно! Кабина, конечно, не горница. А нос будет на месте – не отморозите.

– Я поеду в кузове.

– Гутя!

Строптивая Гутя зашла с другой стороны машины и полезла в кузов.

– Там лежит доха моя. Надень ее, красавица. Иначе не доедешь до Харламовска.

– Придется мне лезть в кузов, – сказала женщина. – Она же там замерзнет.

– Нет, нет! – крикнула Гутя. – Если ты не поедешь в кабине, я совсем не поеду.

Шофер захохотал:

– Вот девка! Ей дают рубль, а она кричит – дайте три копейки. Бывает же такое!

Кое-как уселись. Женщина в кабину с шофером, а я в кузов. Гутя сразу же отодвинулась