Ласточка - Алексей Тимофеевич Черкасов

А она встанет на колени у постели и обтирает тебе лицо мокрым полотенцем. А то молоком с ложечки поить начнет. Ты ведь, Никита Андреич, все больше без памяти был. Чу́дная девочка! Может быть, тебя и спасла-то ее забота…

ЭПИЛОГ

Прошло восемь лет. То, что довелось пережить Никите Корнееву и маленькой золотоискательнице Аниске в дебрях среднеенисейской тайги, заслонили в памяти тысячи спокойных и безмятежных дней.

Снова была весна…

Забавно поднималось солнце. Яркое, теплое, с бледно-розовым кольцом вокруг. А на лазури небесной – ни единой тучки. Мужики останавливались в улице Курагиной и, почесывая в затылках, наблюдали за причудой солнца.

– К худу или к добру оно так играет, Матвей Гордеич?

Матвей Гордеич сощурился, приставив ко лбу ладонь козырьком, пояснил:

– Не должно, Митрофан Ильич. Солнышко, паря, к худу знаков не подает. – И, довольный таким определением, сморкнулся на обе стороны.

По площади мимо клуба шел в райисполком Трифон Аркадьевич Хлопов. Трифон Аркадьевич в новых сапогах и в порядочно потертой кожаной тужурке. Он тоже наблюдал за солнцем. И весьма остался доволен необычным явлением.

Войдя в подведомственное ему заведение, остановился посредине ограды, крикнул:

– Василь Кузьмич!

– Здеся!

– Где ты? А ну, вылазь!..

Из главного корпуса конюшни вышел, отряхивая на ходу сенную труху с шабура, Василий Кузьмич. Много лет тому назад борода у Василия Кузьмича была черная, а теперь совсем белая.

– Кхе!.. Доброе утро, Трифон Аркадьич!

– Ну-с, доброго здравия, Василь Кузьмич! Меня не спрашивали?

– Да нет еще. Не проснулись. – Василий Кузьмич отметил хорошее настроение у Трифона Аркадьевича, а потому и чувствовал себя более свободно. Расправил плечи, важно выставив ногу вперед, держал себя на подобающей высоте.

– М-да. Ты как думаешь, по какой такой причине я тебя вызвал?

Василий Кузьмич зажмурил правый глаз.

– Кхе!.. У вас ить, Трифон Аркадьич, причину наперед узнать трудно. Вы человек, некоторым манером, ученый и, стал быть, слова ваши, это самое дело, в тонком понятии разуметь надо…

Речь Василия Кузьмича по-прежнему отличалась длиннотами и неясным смыслом. Однако Трифон Аркадьевич был весьма польщен ею. Он разгладил рыжие усы, поправил форменную фуражку и застегнул все пуговицы на тужурке.

– М-да. Василь Кузьмич, я имею тебе сообщить… Видишь солнце в кругу? Значит, это…

Но не успел Трифон Аркадьевич изложить, что бы это значило, как в ограду конюшни райисполкома легкой рысью на вороном коне въехала всадница. Синеглазая, в легком плаще, с открытой головой, она взглянула на Василия Кузьмича и Трифона Аркадьевича, проворно спешилась и, поддерживая ретивого скакуна за недоуздок, подошла к Трифону Аркадьевичу.

– Здравствуйте, Трифон Аркадьевич, – сказала она мягким певучим голосом. Трифон Аркадьевич вздрогнул, присмотрелся. – Разрешите мне, – продолжала девушка, – оставить на часок своего вороного у вас на конюшне?

Поседевший за много лет, ссутулившийся Трифон Аркадьевич не сразу ответил всаднице. Когда-то давно-давно приходилось слышать такой же певучий голос. Но это было так давно!..

– М-да. А вы издалека? – спросил он хмурясь.

– Я? Из тайги, – ответила синеглазая. – С прииска Сафьянового. Да вы разве меня не узнаете, Трифон Аркадьевич?

Трифон Аркадьевич смотрел и глазам своим не верил. Неужели это та самая девчурка? Она не похожа на Ольгу внешним обликом. Но она такая же быстроглазая, как и Ольга. Такая же проворная, веселая, порывистая… И эти ее васильковые глаза, и русые пышные, вьющиеся волосы. Но как же она выросла! Сколько же ей лет? Восемнадцать, двадцать?

– Вот оно что!.. – Трифон Аркадьевич удивлен. – Да разве тебя узнаешь, Аниса? Сколько лет прошло! Сколько лет!.. А какая ты стала ладная! Тебе уж, поди, двадцать?

– Двадцать первый, – ответила Аниса и улыбнулась. – А вы постарели, Трифон Аркадьевич, сильно постарели! Как вы живете?

– Да так, живем… – вяло ответил Трифон Аркадьевич и спросил: – А ты все на прииске, у Никиты Андреича?

– Работаю там. Первый год.

– Тайгу любишь, значит… Материнская кровь… И что же ты – приискательница?

– Горный техник.

Трифон Аркадьевич только покачал головою.

Аниса ушла, а Трифон Аркадьевич все еще стоял у коновязи, ссутулившись, и смотрел в землю. Темная тень, образовав скорбную складку у его губ, долго держалась на его лице. Аниса, дочь золотоискательницы Ольги, напомнила ему печальную историю…

Василь Кузьмич заметил эту внезапную перемену на лице управляющего конюшней и робко откашлянулся.

– А вы что-то приуныли, Трифон Аркадьевич. Кхе… Али болезненность какую почувствовали?

– Почувствовал… М-да… Да нет, я здоров, – ответил Трифон Аркадьевич, переступая с ноги на ногу. – Помнишь, Василь Кузьмич, в двадцать третьем году весною я отвез на фельдъегеревских племянницу в Белую Елань?

– Ольгу-то? А как же! Помню. Так оно и было.

Трифон Аркадьевич закурил и через продолжительное время повторил изречение Василия Кузьмича:

– Так оно и было. М-да-а. Я отправил ее в тайгу!.. Да лучше бы я законопатил себя в стену на все эти годы! Не понимал я Ольгу, не понимал…

– Эвон как! – Василий Кузьмич мотнул головою и задумался над важными словами Трифона Аркадьевича.

– Жаль мне Ольгу, Василь Кузьмич! Ох, как жаль! Вот уже сколько лет прошло, а я ее вспоминаю каждый божий день. Поехал бы я с ней тогда, может, и теперь жила бы.

– Знамо дело.

– М-да… А дочка-то ее, видал, какова? В Ольгу удалась. Такая же проворная. Горный техник! М-да-а…

Трифон Аркадьевич замолк. Отвернулся и потихоньку пошел из ограды. Он тихо шел по улице, забыв обо всем. Мягкая старческая улыбка разогнала скорбные морщины на лице Трифона Аркадьевича. «Круг… полный круг жизнь обернула», – думал он.

Минусинск

1943 г.

Ласточка

Лирическая повесть

«Ты помнишь? Помнишь?» – слышу голос Времени, как звук струны под пальцами. О чем звенит струна?

1. ПОПУТЧИЦЫ

«Ты помнишь? Помнишь?» – выстукивают вагонные скаты.

Я никак не могу понять, что я должен вспомнить именно сейчас, в пути из Красноярска на станцию Клюквенная.

В вагоне ночной полумрак. Я сижу на нижней полке и смотрю в проталину оледенелого окна.

А там, за окном, мелькают путевые огоньки, как будто мчатся в прошлое светлые минуты.

Огонек за огоньком. Минута за минутой. Мимо, мимо. Мелькнет огонек и канет в вечность.

Вагон комбинированный. Я никак не могу понять железнодорожной окрошки. На нижние полки билетов продается столько, что люди жмутся впритирку друг к другу – ноги не протянешь. А если с верхних полок слезут плацкартники – в купе не повернешься.

Поезд останавливается на каждой станции и даже на блокпостах. Пассажиры меняются. Одни уходят, другие, разгоряченные морозом, в тяжелых зимних одеждах, вваливаются в вагон, и тогда начинаются поиски свободного места.

В купе сибиряки. Это видно по тому равнодушию к морозу, какое бывает только у сибиряков. Никто не заглядывает в оледенелое окно и