Господин Великий Новгород. Марфа-посадница - Дмитрий Михайлович Балашов

от ярости стихшие было мужики. Неслышные в этом реве Семьюн, Елферий и Лазарь вертели коней, Лазарь врезался в толпу, размахивал руками, тряс бородой, бил себя в грудь, сорвал шелом, кинул под ноги коня – седые волосы разметались по плечам, – поднял обе руки вверх:

– Меня убейте! Сыновец у меня там! Вас деля!

Успокоил.

Ночь опустилась на поле. Горели костры. Кто подстелив еловые лапы, кто шубу, кто прямо на снегу, лежали и сидели мужики. Между спящих и дремлющих людей ходила сторо́жа. То и дело глухо топотали в темноте конные, объезжая стан. У простого костра сидели сегодняшние воеводы новгородского полка: задремывающий Лазарь – надломились силы, дрожал от холода, всхрапывал, клонясь к огню, старые глаза слезились, отражая пламя; Семьюн, Гаврило Пронич, двое оставшихся в живых – Федор и Борис Кожичи… Елферий спал, лежа на земле, постелив на снег попону. Многие не сняли броней, дремали сидя, в оружии, ждали утра, боялись за ночь.

К костру, поплутав меж огней, то и дело подъезжали конные, подходили пешие. Подскакивали гонцы от князей Святослава с Михаилом, от Дмитрия. Довмонт сам подъехал, тяжело – тоже сказалась усталость – соскочил с коня. Протягивая руки к огню, глядя в пламя, он немногословно урядился с проснувшимся Елферием о выступлении. Ускакал. Принесли стонущего, в тяжких ранах Твердяту. Твердята бредил, мотая головой, кончался. Положили у костра. Вполголоса спрашивали о посаднике, с полудня его никто не видел. Не было Никифора Радятинича, Ивача, Жирослава, Полюда, Ратислава Болдыжевича, тысяцкого Кондрата… Каждая новая весть прибавляла бремя потерь.

Сменившийся опять ветер нес с моря ростепель и туман. Елферий встал, стряхнув одеревенелость сна. Соратники, прикорнувшие у костра, не шевелились. Лазарь спал – уходился старик! Елферий прикрыл его своей епанчой и пошел по стану проверять сторо́жу. Люди спали у потухающих костров. Некоторые метались во сне. Хрипло закричал мужик, заставив Елферия вздрогнуть, – видно, привиделось во сне что. Стонали раненые. Женщина, подобрав подол, несла бадью с водой. Мельком взглянула на Елферия. Морщинистое, усталое лицо, волосы выбились из-под платка. Поправляя, улыбнулась, кивнула Елферию, как будто ободряла, может, по привычке ободрять раненых. С мужем, должно, приехала, в повозниках. Как и выбралась из товаров! Невольно ускорил шаг, сжал кулаки, вспомнив свое вчерашнее «все равно». Подходя к реке, услышал в тумане оклик. Подошел. Сторожа переминались с ноги на ногу: в утреннем холоде пробирала дрожь.

– Не пора ль, воевода? Светает?

Светало. Елферий поглядел на сереющее небо, на внимательно ожидающих ответа мужиков.

– Как за рекой?

– Тихо в товарах.

– Спят ли, отступили ли… – добавил второй голос.

– Буди! – решил Елферий.

Заиграли рожки. Заспанные люди подымались, разминая затекшие члены. В тумане началось повсюду смутное шевеление. Окликали друг друга, торопливо жевали хлеб, строились. Когда Елферий вернулся к своему костру, уже никто не спал. Ржали лошади. Запоздавшие подвязывали брони. Лазарь, повеселевший, в шишаке – чужом, свой так и потерял вчера, – хитро поглядел на Елферия.

– Почнем, что ли? – Протянул кусок хлеба. – Мясо съели. Доле бы ходил, воин, так и вовсе натощак в товары пошел! – поддразнил он Елферия.

– Тебя князь Дмитрий прошал.

– Где он?

– Ускакал к своим.

Стремянный – нашелся! – подвел коня, радостно глядя на господина. Рад был, дурак, что жив и сам и господин: думал, придется искать среди мертвых. Гаврило Пронич, Сотко и Семьюн уже ускакали ровнять ряды. Елферий доел хлеб и поскакал вслед за Семьюном в чело войска.

Перекликаясь в тумане, перешли Кеголу и, все убыстряя и убыстряя шаг, двинулись к товарам. Стремительно, грудью вперед, промчались конные ратники. Черный, курчавобородый красавец Федор Кожич подмигнул Елферию и, оскалив зубы, вырвал кривую татарскую саблю. Вслед за ним, так же молча опуская копья и вырывая прямые клинки русских мечей из ножон, на ходу смыкаясь в плотный конный таран, пролетели верховые его дружины. В тумане глох топот коней. Прошли еще несколько сажен. В расходящейся мгле показалась верховая сторожа. Они махали руками:

– Ушли!

– Никого нет! – подскакивая к Елферию, сообщил запыхавшийся верховой. Сразу обмякло напружинившееся тело. Жалость, что не удалось отомстить, и облегчение одновременно нахлынули на него. Он повернулся к пешим ратникам и крикнул возможно веселее:

– Убежала «свинья»! Не дождалась свету, вдал плечи немцы! Победа!

Разрозненный, нестройный гул голосов ответил ему. Верно, у всех было это смешанное чувство жалости и облегчения.

Вступили в разгромленные товары. Все было разбито, разграблено, изувечено. Там и сям лежали тела посеченных людей: вот старик, жонка, мальчик… Елферий отвернулся. Конь, храпя и кося глазом, осторожно обходил мертвых. Где-то раздался стон, туда заспешили сразу несколько человек. Из кустов выбирались разбежавшиеся повозники.

Конные дружины Дмитрия, Довмонта, Святослава ушли догонять врага. Федора с его ратниками тоже нигде не было видно, кинулся вослед немцам. «Теперь не догонишь, далеко утекли», – подумал Елферий.

Лазарь ехал среди телег сгорбившись, глядя меж ушей коня; жевал губами, дергалась седая борода. Вчера с полудня отправил раненого, чудом вырванного из сечи племянника в товары. Думал оберечь мальчишку и теперь не находил даже тела. «Неужто увели с собой?» – горько думал старик. Вспомнил, как вчера останавливал толпу разъяренных мужиков. «Прав ли я был, господи? – подумал, взвесил, сумрачно покачал головой. – Да, прав. Не мог же погубить войско зазря…»

XX

Станята – он уцелел, отброшенный натиском немецкой конницы, – благоразумно, как и всегда, постарался попасть в середину бегущих, а затем, тоже со всеми, сойдя с коня и подобрав чье-то копье, шел в пешей рати, тыча острием в морды храпящих, тяжело вздымающихся на дыбы лошадей. Счастливо уйдя от удара меча, вспорол брюхо коня и, поотстав, с остервенелым удовольствием (дорвался!) гвоздил обломком копья упавшего рыцаря, тот мотал головой, и Станята все никак не попадал в крестовидную прорезь рогатого, похожего на ведро, шлема. Кто-то пихнул Станяту в спину, и он пошел дальше, шагая через тела, а немца, наверно, добили те, что шли сзади. Когда пешая рать стала, стал и он и, оглядевшись, побрел назад, разыскивая кого-нибудь из знакомых соратников. Бежал со всеми, но не впереди, а немного позадь передних, к реке, а когда расположились ждать утра, тотчас устроился у ближайшего чужого костра.

Вступив с ратью в товары, Станята первым делом бросился туда, где были преж оба Олексины воза. Встречу ему, покачиваясь, шел высокий плечистый мужик, весь залепленный снегом.

– Станята!

– Радько!

Обнялись. У Радька было черно-сизое, обмороженное лицо, губы с трудом шевелились: ночь провел, хоронясь в снегу.

– Олекса где?

– Не ведаю. Убит, должно.

– Убит… А Микита?

– И Микита тоже.

– Тоже… Искать надо… Погоди. Выпить бы чего горячего!

Захлопотал Станята. Рядом уже разводили костер, кинулся, громко объясняя дело. Ратники потеснились, глядя на спасшегося повозника. Кто-то налил чашу горячего медового взвару. Радько пил, обжигаясь и не чувствуя, только ощущал, как по всему телу разливается спасительное тепло и начинают свербить замороженные ноги.

– Да ты разуйся, дядя!

Станята уже стаскивал с него сапоги, растирал снегом:

– Персты, кажись, будут целы, шкура только сойдет!

– Салом, салом намажь!

– А где?

– Вота! – дали сала.

– Спаси Христос, мужики, благодарствуем!

– Не за что!

Радько, когда показались немцы, успел-таки, оставшись один (второй повозник, взятый со стороны, удрал сразу, да так и не нашелся потом: то ли домой подался, то ли сунулся сдуру под меч или увели немцы), вывернул в сугроб оба воза и закидал снегом, а лошадей, обрубив коновязи, прогнал в ельник. Темнота и неуверенность немцев, ожидавших ежеминутно нападения новгородских дружинников, помогли ему, как и многим, спастись и пересидеть в кустах.

Вдвоем со Станятой они вновь нагрузили возы. Затем, выбранив Станяту за потерю коня, Радько облазал рощицу, выгнал лошадей – возы попросил покараулить соседа, обещав заплатить, – и верхами отправились на поле.

– Убит, так тело найти нать! Я за Олексу Ульянии в ответе. Хоть тело привезти в Новый Город!

Микиту нашли к вечеру, страшно изувеченного, затоптанного лошадьми.