Леонтий Раковский - Изумленный капитан

Проходя мимо дома, Возницын в раскрытое окно увидел за столом сытую, курносую Настасью Филатовну. Она говорила кому-то:

– Им поноровку дашь – совсем ничего делать не станут! Надобно стегать!

Они уже кончили купаться, когда по мосту кто-то проехал.

– К нам, верно, – сказал Андрюша, прислушиваясь.

На дворе залаяли кобели. Зазвенело рыскало у житных амбаров.

– К нам!

– Кто же это так спозаранку? – догадывался Возницын.

Они стали одеваться.

Уже подходя к дому, издали услышали знакомый раскатистый смех.

– Ах, это вон кто! Князь Масальский пожаловал, – узнал Андрюша. – Ну, с чем хорошим приехал? – спросил он, входя в столовую горницу.

– Всякого много: и худого и хорошего. Сидите тут, а не знаете, что царица умерла!

– Когда? – в один голос спросили Возницын и Андрюша.

– В прошлую субботу.

– Царство небесное, вечный покой! – с трудом выжимая притворную слезу, закрестилась Настасья Филатовна.

– В Москве уже присягали Петру второму!

– Он же еще младенец, – сказала Ирина Леонтьевна.

– Хорош младенец – четырнадцать лет, выше Андрюши, – улыбнулся князь Масальский.

– А ты чего, князь, весел? – спросил Андрюша.

Масальский нахмурился, напустил на себя минутную серьезность и сказал:

– Теперь наверняка в кавалергарды попадем. Теперь для коронации будут набирать. Вчера из Питербурха Митька Блудов приехал. Говорит, здесь мы не засидимся – живо вытребуют в Санкт-Питербурх! А с флотом – прощай флот! Поплавали!

– Меня в кавалергарды не возьмут, – сказал Андрюша, садясь.

– Почему так? Что ты, хуже других? – встрепенулась Ирина Леонтьевна.

– Не хуже, а ростом мал. В кавалергарды берут таких, как они, – кивнул он на товарищей.

– А ты откуда знаешь? – спросил Возницын.

– Да ведь взяли ж Горсткина, Сукина, Елизарова, – правофланговые первой роты, а я…

– Ну это еще неизвестно, – поддержал князь Масальский. – За один рост брать не станут! Сына какого-либо мелкопоместного аль приказного, будь он хоть как покойный царь Петр, – не возьмут! Берут ведь только из знатного шляхетства.

– Вот и я ж говорю, – вмешалась Ирина Леонтьевна.

– Обмундирование надо самому строить. Это больших денег стоит. Ух, и красивый же мундир! – закрутил от восторга головой Масальский. – Знаете, Аленушка, тут – алое, тут – зеленое и кругом золото!

– Да ничего особенного, – махнул рукой Андрюша. – Кафтан обыкновенный, зеленого сукна…

– А обшлага разрезные, алого цвету и по борту золотой галун, – прибавил князь Масальский.

– Камзол алый, – продолжал безо всякого воодушевления описывать Андрюша: – Да сверху этот, как его… супервест. Вот и все.

– А что это такое? – улыбнулась Алена, не запомнив, как выговаривается это мудреное слово.

– Супервест? Это сверху кафтана надевается, – словоохотливо подхватил князь Масальский. – Из алого сукна. На нем спереди вышита серебряная звезда Андрея-первозванного, а сзади черным шелком…

– Погоди, – перебил его Андрюша: – Что же Митька Блудов сказывал?

– Митька очень торопился домой. Ехал пыльный, усталый. Завтра, говорит, приезжайте в Москву, расскажу все подробно!

– Поедем, Андрюша, в Москву, разведаем, – сказал Возницын, которого не прельщали ни красивая форма, ни служба в кавалергардах.

Ему хотелось поскорее узнать, нет ли какого известия от Софьи.

– Что ж, позавтракаем и поедем, – ответил Андрюша.

IV

– Как дунул ветер с норда – у них он называется «верховой», так мы свету божьего не взвидели. На «Принцессе Анне» от великого ветра поломало стеньги и саленги, а мою посудину так раскачало, что борты от палубы отставали… – говорил князь Масальский, по обыкновению один завладевший разговором.

Возницын сидел, не принимая участия в беседе – он думал о своем.

Оказалось, что он напрасно спешил в Москву: никаких вестей от Софьи не было. (Возницын нарочно оставил Афанасия в своем московском доме – Афонька знал в лицо Софью).

– Что такое случилось? – недоумевал Возницын. – Неужели Мишуков остался в Астрахани еще на год?

Откуда-то вынырнула ехидная мысль:

«Забыла! Разлюбила!»

«Не может быть: года не прошло и уже забыла, – успокаивал себя Возницын. – А если Афонька, чорт лупоглазый, прозевал – не был в то время дома, как приходила Софья?»

Возницын встал и вышел из палаты на крыльцо.

На лавочке возле дома сидел Афанасий. Он посвистывал, дразня индюка, а тот наливался кровью от злости и в ответ горячо бранился своей неразборчивой скороговоркой.

– Афанасий, скажи по правде, ты дома не очень-то сидишь? Все, я чай, по базарам бегаешь, или в кабаке, в «Скачке» лясы точишь, а?

Афанасий вытаращил свои бесцветные голубые глаза и обиженно ответил:

– Господь с вами, Александр Артемьич, куды я хожу? Спросите хоть у клюшника Кирилла, аль у стряпухи! Да я…

– Ну, ладно уж! – махнул рукой Возницын. – Поди к ключнику, возьми у него денег и сбегай принеси еще четверть пива да фунт водки!

Афанасий сорвался с места, обрадованный, что допрос окончен.

А Возницын остался стоять на крыльце. В палату, где шумели подвыпившие гости, возвращаться не хотелось.

Приехав втроем с Андрюшей и князем Масальским в Москву, они разыскали Митьку Блудова – любопытно было порасспросить его о наборе из флота в кавалергарды. Но, как водится, князь Масальский по пути к возницынскому дому встретил какого-то знакомого драгуна и назвал его на чужое угощение, несмотря на то что Андрюша ткнул его в бок и зашептал:

– Зачем тебе драгун? Незнамо, какой человек!

В другой раз Возницын не обратил бы на это внимания, но сегодня ему было неприятно.

– Что у меня фартина для них, что ли? – злился он.

Оттого сейчас не хотелось возвращаться назад в палату, где шумели гости и в пьяном кураже продолжал разглагольствовать востроносый князь. Он все еще рассказывал об Астрахани:

– Приезжают эти индийцы из-за моря к нам одни, без баб, а в Астрахани бегают к замужним татаркам. Татарки страсть какие безобразные – маленькие, черные, нос приплюснутый! А индийцы высокие, белозубые. Вот кого б в кавалергарды брать!

«Как это князь еще до сих пор ссоры ни с кем не затеял?» – усмехаясь, подумал Возницын.

Он знал привычку Масальского – князь во хмелю был придирчив и буен.

Возницын спустился с крыльца и сел на лавочке.

Индюк все так же важно расхаживал по двору. Серый кобель, бегавший по рыскалу, лизал свою давно вылизанную чашку.

Где-то под крышей ворковали голуби.

«Эх, и что бы ей приехать! Наверное, из ненавистного флота исключат, возьмут в кавалергарды. А там глядишь – как-нибудь удастся вовсе улизнуть из армии: это не при первом Петре! Борютин-большой ведь получил полное освобождение от службы!» – раздумывал Возницын.

Стукнула калитка. С пивом и вином в руках возвращался из кабака проворный Афанасий.

Возницыну пришлось итти в палату к гостям.

Когда Возницын вошел с Афанасием в палату, гости еще больше зашумели.

– Хозяин-то наш что выдумал! – восхищенно сказал драгун. – Аль сегодня чьи именины?

– Лей, кубышка, поливай, кубышка, не жалей хозяйского добришка! – кричал пьяный князь Масальский, подливая драгуну, который и так пил точно ярыга.

Возницын сел за стол и выпил.

– А все-таки виноградное лучше! Помнишь, Андрюша, какое венгерцы в Астрахани делали? – сказал Возницын.

– Вот мне перс, с которым мы отправляли за море деготь, привез винцо! С ног валило! – захвастался князь Масальский. – Однажды я на «Периную тяготу» девку привез…

– А по уставу разве можно держать девку на корабле? – спросил, улыбаясь, Митька Блудов.

– Мало ли что по уставу! В уставе сказано (я это наизусть затвердил, не хуже нашего книжника Саши): «Запрещается офицерам и рядовым привозить на корабль женский пол для беседы их во время ночи; но токмо для свидания и посещения днем.» Я привез для свидания днем, а ввечеру беседовал… – захохотал Масальский.

Возницын пил, но от водки, не становилось веселее. Он сидел, подперев голову руками, когда к нему с чаркой в руке подсел Масальский.

– Сашенька, – сказал он: – ты думаешь, я не знаю, отчего ты скучен?

Возницын поднял на него глаза.

Дорогой из Астрахани в Москву Возницын кое-что рассказывал Масальскому о Софье – ведь они вместе когда-то впервые встретили Софью в Морской слободе, в Питербурхе.