Борис Дедюхин - Василий I. Книга 2

Когда Василий объявил дяде Владимиру Андреевичу и братьям о своем решении начать чеканку монет, то сказал, что он сам, как великий князь, обязан на лицевой стороне деньги печатать имя Тохтамыша, а они все, князья удельные, имеют право свою зависимость от Орды не выражать, ибо зависимы лишь от великого князя московского и лишь через него могут сообщаться с татарским ханом. Тонкость эту не все знают, вот Юрик и решил выхвалиться: смотрите, какой я смелый — сам по себе князь!

Василий, однако, не выказал своей досады и слукавил перед Игнатием, ответив:

— Мне ведомо это. Серебряная копейка Юрика будет пока лишь в его уделе обращаться, пока мы не напечатаем денег в довольном обилии. А для этого надобен нам металл многоценный…

Игнатий понял все. Он, собственно, заранее знал, зачем зовет его великий князь, и даже обговорил уже свои намерения с другими русскими купцами, а сейчас поделился ими:

— Мы сдаем в казну свое серебро, а ты нам взамен перепечатаешь «кожаные деньги». — И он показал связку старых беличьих шкурок, на которых не было шерсти и которые решительно ни на что не годились. — Каждая скора должна иметь беличью головку и не меньше двух лапок, тогда она сойдет за «деньгу». Восемнадцать таких белок идут за алтын[41], если ты, великий князь, подвесишь сбоку на шкурке кусочек свинца со своей печатью. Конечно, в Риме или Париже даже за целую телегу таких «денег» не отпустят хотя бы и один пирожок с аминем или одну стеклянную бусинку, но в наших северных землях на них можно все покупать, за них можно все продавать. Мы отвезем зырянам хлеба, ремесленных поделок и этих «денег», а у них в обмен заберем накопившуюся мягкую рухлядь: давно там уж не было купцов.

— А пушнину повезете в Рим да Париж?

— Ну да, — весело улыбнулся Игнатий, — и вернем себе все серебро, которое сейчас тебе уступаем.

— А Стефан Пермский не оскорбится за своих прихожан? — вставил слово Киприан. — Они вам белок, а вы им гнилые шкурки…

— Нет, святитель, не просто это шкурки, но с царской печатью. А торгуют они только между собой — мясом, рыбой, хлебом, квасом, медом, — им и не надобно серебро.

— Однако Стефан в последний свой приезд в Москву попросил у меня несколько монеток, значит, надо им? допытывался митрополит.

— Да, да, — согласился Игнатий, — надо. Они монетами закрывают глаза убитому медведю, чтобы тот «не видел», как они будут есть его мясо, и не причинил бы им потом за это никоего вреда… Они-ведь, как дети, пермяки-комики-то… Я был там. — Игнатий, как все купцы, был словоохотлив, любил рассказывать о землях, в которых побывал, о людях и обычаях, с которыми познакомился.

Василий слушал его, а сам радовался неожиданно удачному обороту дела: подмога купцов может быть очень существенной.

А впереди великого князя ждали между тем и другие славные неожиданности. Предстояло ему воочию убедиться, что привычка жить заодин, всем в единстве, как один человек, составляет главную идею народа, объединенного словом: Москва. Привычка не искать опоры на стороне, а надеяться на себя, на собственные силы и возможности и выработала на Руси ту особую народную твердь, при которой жертвенность и единомыслие столь естественно проявляют себя сразу же, как того потребуют обстоятельства: в дни стихийных бедствий ли, в уплате ли проклятого ордынского выхода, когда надо лишать себя и собственных детей куска хлеба, чтобы наскрести полтину с дыма, в случае ли необходимости собраться всем от четырнадцатилетних отроков до шестидесятилетних старцев — всем, кто только способен держать в руках копье, и в едином душевном порыве выступить против Мамаева сброда… Нет, неспроста Дмитрий Иванович в грамотах своих духовных да договорных многозначные обмолвки допускал: «А если нас Бог избавит, освободит от Орды…», «А если отдалится от нас Орда», «А если переменит Бог Орду» — великий князь выражал чаяние не свое личное, но всенародное, он крепко стоял на своей русской земле и крепко верил в нее. Вера в народную твердь одномыслия и готовности быть всегда заодин впервые остро ощутилась Василием именно сейчас, когда он при виде несчастной Москвы начал было предаваться унынию и отчаянию, и часто повторяемый Киприаном и отвлеченно звучавший псалом «Основаяй землю на тверди ея» стал сейчас наполняться смыслом вполне определенным.

Не просто было Василию решиться на начало массовой чеканки монеты: дело новое, неведомое, а воспоминание о недавнем сраме с литьем колокола было слишком свежо. Он часто рассматривал отцовскую копейку, на лицевой стороне которой изображен святой Георгий с копьем, а на оборотной кудреватый вензель, очень похожий на решето, подбрасывал монетку в воздух и, зажав ее в ладонь, ворожил: «Копье аль решето?»

— А у нас, — говорил британский посланник, — когда предают себя в руки судьбе, загадывают: «Голова или хвост». — И протягивал Василию бронзовую денежку с изображением государя на одной стороне и льва с хвостом на другой. Увещевал: — Чеканка денег — дело не хитрое, любому ювелиру, даже и малоискусному, по силам.

И француз один, выдававший себя за бывшего главного гравера королевского двора, а ныне подвизавшийся по купеческой части, показывал золотого «ягненка» и хвастал.

— Моя работа… Хоть из золота, хоть из серебра могу. А надо, так и деньги для нищих — медные — отолью, только прикажи, государь.

Про умение отливать говорил и толмач ордынский.

Федор Андреевич Кобылин мрачно слушал всех, отговаривал Василия, прибегнув даже к грубоватой лести:

— Мы с тобой, княже, и сами в ювелирном рукомесле искусны. Ты вот и кованью, и кузнью володеешь, любую оборонную работу можешь исполнить, хоть прорезную, хоть чешуйчатую или ячейчатую… И грановитая у тебя идет, и дорожчатая получается, и ложчатая — всякая. А я еще при Дмитрии Ивановиче деньги бил — без всякого отлива, из проволоки.

Василий все это знал, однако колебался: «Копье аль решето?» И то понимал, что негоже играть в отгадыши, что никак не можно наобум такое дело пустить, все надобно хорошо размыслить да рассудить.

По настоянию Кобылина он решительно отказался от услуг иноземцев и, стало быть, от принятого на Западе и в Орде способа чеканки денег из заранее отлитых монетных кружочков. Стали искать по всей Москве серебряных дел мастеров, которые бы помнили, как отбивали монеты при Дмитрии Ивановиче. В числе отцовского наследства были золотые утвари «Макарова и Шапкина дела», однако ни этих мастеров, ни их потомков отыскать не удалось. Но нашлось, однако же, много таких людей, из которых Василий смог самолично отобрать будущих весцов и ливцов, плющильщиков и бойцов, плавильщиков и резчиков штемпелей, чеканщиков и подкладчиков пластинок, а также тех, кто будет заниматься проволакиванием серебряной проволоки, подбором с полудорогого copy — пленочек и брызг серебра вокруг наковальни бойца, колоды чеканщика.

Много требуется людей умелых, знающих и надежно честных. Все они поступали под руку Кобылина, который и занимался всей организацией дела над Набережным садом близ Боровицких ворот. Данила Бяконтов, как видно, чувствовал себя уязвленным, хотя и не хотел выказывать этого, старался вид такой сделать, словно бы Кобылиц и не заехал его, держался с показным высокомерием и позволил себе в присутствии Кобылина сказать:

— Василий Дмитриевич, хоть и надежны чужие люди, однако свое пасти надо.

Федор Андреевич отповедал добродушно:

— Что же ты колокольную медь-то не пас? По всей Москве разбежалась…

Василий примирил бояр:

— Будешь, Данила, казначеем, ты деньги-то считать зело борзо умеешь, помню, в Подолии…

Данила взмолился взглядом, и Василий не стал выдавать своего приближенного любимца, добавил строго, по-деловому:

— Деньги складывай в кади и опечатывай. Расчет с купцами и издольщиками ведите вдвоем, чтобы ни их, ни меня не обмануть.

Ордынский толмач вился возле Кобылина, как оса возле дыни, норовил в доверие войти, сообщал как словно бы великую тайну:

— В том году, когда вы Мамая разбили, хан Тохтамыш провел в Сарае монетное преобразование. Вместо тех денег, что при Узбеке и Джанибеке чеканились, он новые серебряные монеты ввел. А со старыми знаешь как поступил? О-о, мудрый Тохтамыш!.. Он старые дирхемы обрезывал в знак своей власти и пускал вторично в обращение. А срезанное серебро — в казну, для новых монет! Каково? Подскажи великому князю, пусть так с отцовскими деньгами поступит.

— У нас их мало осталось.

— Когда объявите народу, что необрезанные деньги недействительны, сразу много прибудет.

— Нет, казнь обрезания отцовых денег наш великий князь не допустит!.. Фряжский гость посоветовал ему тайно плавку серебра чем-то разбавить, но Василий Дмитриевич отповедал: «На подмесы мы не пойдем».

Ордынец опечалился — видно, очень хотелось ему на новый монетный двор проникнуть: выведал бы все, да, глядишь, притом какая-то толика серебра бы к рукам пристала.