Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

что мы тоже должны знать, когда другим людям плохо, – ответила та. – Потому что помнить об этом – это то, что делает нас людьми. И еще потому, что, если бы они не устояли, скорее всего война снова пришла бы к нам.

– На них тоже напали немцы? И на Маугли? – Брату неожиданно показалось, что все стало ясным, прозрачным почти до боли. – И они снова убивают евреев?

Бабушка покачала головой.

– Тогда наша дорога туда? – спросила Арина. – И там тоже идет снег?

– Нет, – ответила бабушка, снова задумавшись, как-то беспричинно отвлекшись. – Наверное, там никогда не бывает снега.

Скрипнула дверь; вошла мама.

– Выключите это немедленно, – сказала она. – И так голова болит, а тут еще эта бредятина. Что там еще? О чем вы говорили?

– Когда папа приедет, – полувопросительно-полуутвердительно ответил брат.

«Он почти всегда так делает, – подумала Арина, – он ее боится. А я не боюсь».

– О дороге, о снеге, о севере, – ответила она отчетливо, посмотрев маме в глаза, стараясь подражать ясному голосу радио. – О хомяках, о змеях, о джунглях, о луан пробане.

– Восхитительно, – сказала мама, бросив на бабушку взгляд, полный сердитости, без слов, Таким взглядом она смотрела на Арину, когда та клала локти на стол или когда, не разуваясь, вбегала в комнату, оставляя за собой почти невидимую полоску следов. – Значит, у нас тут политинформация. Я просто счастлива за моих детей. Именно для этого я их и рожала. Если останешься до вечера, можем вместе включить «Голос». Может, для разнообразия, узнаешь хоть слово правды. Хотя бы из общего любопытства. Пока нас всех еще не посадили в дурку.

Мама развернулась, почти на кончиках пальцев, выпрямив спину, молча, и вышла из комнаты.

Бабушка села на стул, на секунду опустила голову, ссутулилась, потом посмотрела прямо, расстроенно, тяжело.

– Они бомбили нас по квадратам, – сказала она. – Мы знали по шуму взрывов, если это было не в нашем квадрате. И тогда не прятались. Был голод, вы же знаете, очень хотелось есть. Все умирали. Нас вывезли по льду. А потом, когда мы вернулись, половины дома уже не было.

– Это было давно? – спросила Арина.

– Да, очень, – ответила бабушка. – Очень давно. Это был совсем другой мир. Твоя мама его не застала. Уже больше тридцати лет назад.

« 4 »

Взгляд чуть напряженный, но и легкий; ему почти никогда не удавалось догадаться, о чем она думает; или, может быть, думает о нескольких вещах сразу; или ни о чем. Как в поезде, когда лежишь на верхней полке и думаешь ни о чем. Потом посмотрела на кончики пальцев.

– Аська, – повторил Андрей и снова потер бороду, – ты меня слушаешь? Вот так мы ее и нашли, но совершенно непонятно, что это значит. И значит ли что-нибудь вообще. Может быть, это главная находка моей жизни, а может, и вообще ничего.

– Все что-нибудь да значит, – сказала Ася, поднимаясь почти бесшумно и столь же бесшумно отставляя стул. – Но разве это так важно? В конце концов, важно то, как мир устроен, а уже потом – как оно было или не было. Во дворе залили каток, ты видел? Пойдем кататься, как когда-то. Ты ведь любил кататься? Я правильно угадала?

– Как когда-то давно прошло, – ответил Андрей с недоумением. – Тебе еще куда ни шло. Хотя там одни дети и подростки. А я, между прочим, кандидат наук. – Он засмеялся с напряжением и неловкостью, как бы подчеркивая осознанную наигранность сказанного, отчего получилось еще хуже. – Да и кататься я никогда не любил.

– Пойдем, пойдем, – настаивала Ася. – У нас же с Иркой практически один размер. Ее коньки мне, наверное, подойдут.

– Она тоже не любит кататься, знаешь же, – ответил Андрей. – Вот дети подрастут, будем кататься с ними. Ну или на санях.

– Ты знаешь, через две недели приедет тетка из Хмельницкого, – сказала Ася, неожиданно меняя тему. – Мама говорит, что тетка, как она выражается, хочет подзакупиться. И все время будет у нас жить. Ты представляешь, какой ужас? Она станет сидеть на кухне и разговаривать. И это придется слушать. В большой комнате будет филиал Гостиного двора. Почему бы ей не пожить еще и у ваших? Помощь родственникам – благое дело. Обязанность строителя коммунизма. Приближает спасение души. Короче, теткой надо делиться. Может, она у вас с Иркой поживет?

Андрей неопределенно помычал, а Ася засмеялась.

– Испугался, а? – продолжила она довольно. – Не каждый день тебе хмельницкую тетку предлагают? Душно тут у тебя. Пойдем вылезем. Не хочешь кататься, так хоть постоим посмотрим. Тепло же еще.

Они оделись и вышли на почти пустое пространство между недавними новостройками, которое по привычке все еще называли двором и про которое говорили «пойти во двор». Было действительно тепло, и даже ленинградское небо, неожиданно непривычное, несумеречное, почти что незнакомое, светилось редкой для ранней зимы звонкой голубизной. Но снег уже лежал густым покровом; на катке он был расчищен и навален по периметру льда тяжелыми, почти метровыми сугробами. Было неожиданно людно.

– Ты видишь, – сказала Ася, – они катаются. И ничего. Никто из них не говорит, что кандидат наук.

– Они катаются с детьми, – объяснил Андрей упрямо. – А мы два взрослых идиота. Что мы будем делать на катке?

«Первый день настоящей зимы, – мысленно повторяла Ася. – Первый день. Как же надоела эта осень». Она чувствовала какое-то необъяснимое внутреннее сияние, как будто весь мир лежал перед ней, наполненный иллюзорной самодостаточностью и неизменностью. Катающиеся шли, бежали, скользили, описывали круги и витиеватые узоры, падали, поднимались. «Вернусь домой, – подумала она, – и сразу же пойду кататься. Даже одна. Хотя что же это на меня нашло».

– Ты стал очень взрослым, – сказала она Андрею и посмотрела на свое теплое дыхание, медленно поднимающееся между ней и миром.

Ася вышла на лед, стараясь ступать маленькими шагами, помнить о своих каблуках, несколько раз увернулась от бегущих, отошла на самый край, но правая нога все же не удержалась, проскользнула, и она упала на колено. Когда Андрей подбежал к ней, Ася уже вставала, взволнованная, раскрасневшаяся, с болью в ноге, но почти счастливая. Весь окружающий мир вдруг показался ей незнакомым и незнакомо значимым.

– Вот так идти, идти, – говорила она, – и не упасть. Ты видишь, они катятся, бегут и не падают? Или падают? Или встают, как я? Представь себе большой, большой каток, – продолжала она взволнованно. – И они, мы, все бежим, падаем. И мы ли это? И что происходит с теми, кто падает и не поднимается? Ох черт, мне кажется, я подвернула ногу. Посмотри на меня. Я нормально иду? Как тебе кажется, я сильно ударилась? Больно, но как-то непонятно. Проводишь меня до дому?

Андрей подумал, что сначала надо дать ей прийти в себя, и они вернулись к нему. Точнее, к ним с Иркой, поправил он себя. Ася сидела у них на кухне, какая-то оглушенная, огорошенная, почти незнакомая, и медленно пила чай. Голубизна неба оказалась недолгой; все стало затягивать привычным серым сумеречным маревом.

– Смотри, смотри, – сказала Ася, чуть понизив голос. – Снова пошел снег.

Ира, теща и дети должны были вернуться с дачи только вечером. Он оставил им записку. «Зашла Ася, подвернула ногу. Повез ее к родителям. Может, останусь поболтать с Н. С. Звоните туда». От