Еремей Парнов - Заговор против маршалов

—      Кто еще ожидается? — исчерпав тему, осведо­мился Родац.— Советник Траутмансдорф не обещал?

—      Честно говоря, не в курсе,— внутренне вздрог­нув, Виттиг отрицательно помотал головой.

Старина Генрих никак не должен был знать о его связях с советником министерства иностранных дел рейха.

—      Прошлой осенью мы вместе с ним охотились в Беловежской пуще.

—      Говорят, он классный стрелок? — словно бы не­хотя осведомился Виттиг.

—      Недурной,— Родац покосился на новенький, с фирменной этикеткой, ружейный чехол журналиста.— Самозарядное?

—      Браунинг,— небрежно кивнул Виттиг. Он впер­вые собирался принять участие в охоте титулованной знати и ощущал себя не слишком уверенно.

—      Давно знаешь Макса? — Генрих явно прощу­пывал однокашника, с которым не виделся много лет.

—      Встречались несколько раз,— Виттиг неопреде­ленно пошевелил пальцами.— В Праге, в Берлине... А что?

—      Просто спросил... Ты что, увлекся охотой?

—      Какое там! Так, изредка пробавляюсь.

—      Хочешь совет? Если Макс предложит тебе дру­гое ружье, не вздумай отказываться. Охота на оленя — это обряд, ритуал.

Дорога вывела на горбатый каменный мостик, от­куда открылся вид на замок и деревеньку внизу.

—      Чудесная панорама,— восхитился Виттиг.— В стиле немецких романтиков. Максу этому здорово по­везло.

—      Да, старый товарищ, ему можно лишь позави­довать... Ты уже бывал здесь?

—      Как-то не приходилось.

—      Получишь громадное удовольствие,— заверил Родац и принялся перемывать косточки высокородным друзьям Макса фон Гогенлоэ.

Как и прочие родовые гнезда австро-венгерской знати, Ротенхауз находился в частном владении. Рух­нула лоскутная империя, в Австрии и Чехословакии установился республиканский строй, но право собствен­ности оставалось неприкосновенным. Сыновья застре­ленного в Сараеве эрцгерцога Франца Фердинанда про­должали безбедно жить в Конопиште. Потомки герцога Рогана, счастливо избежавшего гильотины, тоже не со­бирались расставаться с дворцом в Сыхрове, где были собраны бесценные полотна и редкие исторические реликвии. Как и во времена Габсбургов, закупались по всему миру экзотические саженцы для регулярных парков и оранжерей, приобретались августейшие ма­нускрипты, с особым тщанием реставрировались мемо­риальные покои.

В Конопиште, где последний германский кайзер вместе с наследником австрийской короны подготовили убийственную для обеих династий войну, заново от­делали спальню Вильгельма.

Во дворце Роганов, куда наезжал не только беглый Людовик Восемнадцатый, но и композитор Сметана, поступили более демократично, отдав предпочтение чешскому гению. Его мраморный бюст украсил музы­кальный салон. Все-таки он славно потрудился под гостеприимным кровом пана Рогана, чье галльское имя уже звучало совсем по-чешски. Дыхание почвы и ветры веков не проходят бесследно. Ротенхауз, как и рогановский Сыхров, местные жители тоже давно именовали на свой лад: «Червоный Градек». Однако князья Гогенлоэ во всем придерживались немецкой то­понимики: Карлсбад вместо Карловых Вар, Мариенбад вместо Марианских Лазней. Про наследственный феод и говорить не приходится. Словом, республика никому не мешала жить в полном согласии со своими убеждениями. Д'Эсте открыто поносили Адольфа Гит­лера, вольнодумец Роган высмеивал и фашистов, и ком­мунистов. Жуир Макс-Эгон тайно субсидировал судето- немецкую партию Генлейна. Симпатизируя национал- социализму, он тем не менее оставил для себя за­пасную лазейку — паспорт княжества Лихтенштейн. И это была единственная дань роялистским традици­ям. Шестой отпрыск знатного рода, он имел право на титул принца с предикатом «эрлаухт» — сиятель­ство.

Генеалогическое древо светлейших («дурхлаухт») князей Гогенлоэ вело свой корень с 1170 года, от во­инственных баронов Франконии, верой и правдой слу­живших кайзерам Священной Римской империи. В табе­ли рангов императорско-королевского двора Франца- Иосифа значились три родственных дома: Гогенлоэ — Вальденбург — Бартенштейны; Гогенлоэ — Вальденбург — Бартенштейн — Якстберги; Гогенлоэ — Валь­денбург — Шиллингсфюрсты старой и новой линии. Княжеские дипломы их были отнесены к единой, но не самой древней дате — 21 мая 1744 года. Поэтому удостоенные первого разряда медитизированных кня­зей, Гогенлоэ заняли место в категории «В». Много выше оказались Лобковицы, Ауэрсперги и Шварценберги. Как и великогерманские родственники из Лангенбургской линии властителей Гогенлоэланда, они стояли на самой верхней ступени. Но какое это имело значение сейчас, когда старый мир лежал в руинах?

Заядлый путешественник и вообще человек современ­ных воззрений, Макс-Эгон не интересовался геральди­ческими побрякушками. Демонстрируя гостям гербы, развешанные в оружейном зале, лишь бегло перечислял родственные фамилии: «Романовы — цари, а затем императоры Великороссии; Кобурги — английские ко­роли и ныне царствующий монарх Греции; принц Баден- Баден... граф Фобер-Кастель... граф Приттвиц-Гафрон...» Затем следовали уточнения: «Вторая ветвь пер­вой линии», «Первое ответвление второй ветви...»

В длинной череде коронованных родичей попадались и не совсем благородные имена, вроде московских куп­цов Шишиных. Но Макс-Эгон не стыдился случайных «дичков», привитых к ветвям княжеского древа. Малая толика мезальянсов не портила голубой крови. На­против, золотая инъекция живительна для любого организма. Родословная любимой жены принца доньи Марии де ла Пиедад Итурбе и Шольц маркизы де лас Навас тоже не избежала бюргерского привоя. Затесав­шийся средь испанских грандов немецкий виноторговец Шольц оставил потомкам недурное наследство. К тому же он еще при жизни начал писаться фон Шольц, а это ничуть не хуже, чем фон Сименс. Кстати, именно этот породнившийся с Гогенлоэ магнат индустрии познакомил Макса с графом Траутмансдорфом. С это­го момента большая политика незаметно вплелась в патриархальный быт Ротенхауза. В перерывах между тостами и выстрелами охотничьих штуцеров, за лаун-теннисом и партией в бильярд здесь творилась ис­тория.

Короче говоря, у молодого принца (тридцать де­вять — не возраст) были все основания для оптимизма. Поместье находилось в превосходном состоянии, погре­ба славились редкостной коллекцией вин, а лес — луч­шей охотой в Богемии.

В отличие от бережливых д'Эсте — в Конопиште дичь подавалась лишь в особо торжественных слу­чаях — владелец Ротенхауза охотно потчевал гостя мясом оленей и вепрей. Про зайцев с краснокочанной капустой или там седло серны даже говорить нечего. И фазаны бывали, и форель в кипрском вине, и жаре­ные вальдшнепы, и белые лебеди с начинкой из рако­вых шеек. Птица, само собой, подавалась к столу в оперении и на литых серебряных блюдах. Оленя зажа­ривали, как правило, целиком.

Вблизи замок выглядел мрачновато. К нему вела прямая, словно по линейке проложенная, аллея.

Гостей встретил дворецкий — сухонький тонкогубый старичок с повадками иезуита.

—       Добро пожаловать в Ротенхауз, господа! — не без торжественной нотки провозгласил он, шепнув слуге, куда отнести чемоданы.— Ужин в семь часов, а пока предлагаю немного передохнуть.

Виттиг и Родац проследовали за ним в отделанную темным дубом гостиную, сплошь увешанную рогами оленей, лосей, серн и косуль. Под каждым трофеем белела аккуратная, готическим шрифтом выполненная этикетка с точным указанием даты и места. Пули Макса настигли несчастных животных не только в здешних хомутовских угодьях, но и в лесах Германии, Ав­стрии, Испании, Польши, бог знает где ещё.

Дворецкий приблизился к ампирному столику, тре­петно раскрыл переплетенную в шагрень гостевую кни­гу с гербом и предложил расписаться.

Ступая по устилавшим наборный паркет медвежьим шкурам, гости совершили почетный обряд.

—      Где его сиятельство, Курт? — спросил Родац, до­вольно потирая руки.

—       Принц просил извинить, что не встречает вас лично,— старик отдал поклон.— С рассветом он отбыл на место. Позвольте показать комнаты?

—       Какие могут быть извинения, Курт? — довольно засмеялся Родац.— Все в полном порядке... Охота, надо полагать, состоится?

—      Как обычно, господин капитан... Вот ваша ком­ната. Завтрак будет подан в постель. Ровно в пять. Вам чай или кофе?