Генрих VIII и шесть его жен. Автобиография Генриха VIII с комментариями его шута Уилла Сомерса - Маргарет Джордж

Однако вдова Парр, вдруг встав из-за стола, подошла и положила ладони мне на плечи. Таких ощущений я не испытывал с тех пор, как Джейн… В этих добрых, мягких руках заключалась необычайная благотворная сила.

– Вы неважно себя чувствуете, – сказала она, и в ее устах эти слова прозвучали естественно и убедительно. – Милорд, вам сейчас нужен спокойный здоровый сон. Пойдемте, вам надо отдохнуть.

Вдова заставила меня подняться. Не помню, как я оказался в своей опочивальне, где слуги помогли мне раздеться и уложили в кровать. Все пошло своим чередом.

– Я не забыла, – сказала леди Парр перед уходом. – Нам с вами достались особые валентинки.

– Да, Кейт, у меня есть подарок для вас.

Было важно дать ей понять, что я помню правила этой игры.

Потом меня оставили одного. В голове стучали молоточки, мысли путались. Да, я слишком устал. Давно не высыпался… Екатерина умерла только что. Спала ли она? Нет, не спала… Это я уже узнал.

– Генрих.

Я услышал голос, сладкий и чувственный, звеневший над самым ухом. Она здесь, рядом со мной.

– Генрих, – раздалось чуть дальше… в нескольких шагах от кровати.

– Генрих! Генрих! Генрих! – Пронзительные призывы доносились теперь из-за дверей.

– Нет! Нет!

Деревянная дверь содрогнулась. Нас разделяло всего несколько дюймов…

Я распахнул дверь и выглянул в темный зал.

– Нет! Нет!

Голос звучал уже за другими дверями. Я открыл их, но приемная оказалась пустой, огромной и совершенно незнакомой.

– Генрих!

Она была в длинной галерее, что соединяла королевские покои с дворцовой церковью.

Я нащупал дверной засов. Резной и массивный, он производил впечатление незыблемого величия на подателей петиций. Да и огромные двери были рассчитаны на исполина высотой в три человеческих роста. Чтобы распахнуть их, требовалась недюжинная сила; я ощутил, как затвердели от напряжения мышцы моего живота.

Коридор пуст. И вдруг… я увидел белую фигуру, уплывающую в темноту, растворяющуюся в ней прямо на глазах. Она издавала скорбные стоны, от нее исходила потусторонняя невыразимая печаль…

Но внезапно все стихло. Видение исчезло.

Я вернулся в постель. После Калпепера мне не хотелось пускать в опочивальню наперсников, никто меня не тревожил, я спал в полном одиночестве. В некотором смысле я даже наслаждался им. Утомительно по ночам беспокоиться о чужих людях, даже свечу не зажжешь, боясь разбудить слугу.

Призрак – ибо я действительно видел его! – стонал и завывал загробным голосом, не свойственным никому из смертных. А может ли увидеть его кто-то, кроме меня? Или привидение является только мне? Я натянул на себя покрывала. Заснуть я не смогу, это точно. Но мне хотелось провести ночь в уединении, в спокойных размышлениях.

В самую темную ночную пору, когда кажется, что закатившееся светило уже никогда не взойдет, я впервые увидел монахов. Они маячили в полумраке у дальней стены опочивальни. Я сразу заметил, что у них разные облачения, все они явно принадлежали к разным орденам. Слева, похоже, стоял цистерцианец в простом белом плаще. Я знал, что плохо обошелся с ними. Они жили по строгому уставу, ревностно трудились и поначалу отличались примерным смирением и благочестием. Ну, все мы рождаемся безгрешными. Но судить нас будут по итогам жизни.

Рядом с ним виднелась темная сутана. Наверняка доминиканец. Трудно проникнуться любовью к такому суровому ордену. Да ведь и во времена Христа многие, должно быть, не любили Его учеников. Они были слишком дальновидны, язвительны и умны.

Чуть поодаль туманно серела фигура проповедника францисканца. Серые монахи называли себя обсервантами: их приорат находился прямо за дворцовыми воротами в Гринвиче. Когда-то я считал их друзьями; потом они стали моими врагами. И тогда я уничтожил их обструкционистский орден.

Да, еще в середине выделялась фигура в коричневом. Ох уж эти картезианцы! Мне пришлось применить против них самые суровые меры. Они оказались на редкость невосприимчивыми и отчаянно противились просвещению. Поэтому я не удивился, когда ко мне направился этот рыжевато-коричневый монах.

Странно, что я вообще различал его в темноте. Ряса не светилась, как описывают народные предания.

Он мрачно кивнул мне. Я не разглядел его лица, но, полагаю, мне явился Джон Хаутон, лондонский аббат, повешенный за отказ подписать присягу.

– Генрих, – нараспев произнес, вернее, прошептал он. – Вы сбились с пути истинного, ваши деяния греховны. Монахи благочестивы, они творили добро.

– Нет, они погрязли в пороке и сеяли зло.

Не знаю, произносил я эти слова или мысленно отвечал ему.

– Нет, – кротко возразил Хаутон.

Он сказал это так тихо, что я усомнился, слышал ли его на самом деле.

От монахов исходило слабое мерцающее свечение. Их одеяния заколебались, меняя окраску. И вдруг одинокий слабый лучик солнца заглянул в мою опочивальню. Я был совсем один.

Ни следа монахов. Ни следа Екатерины. (Нет, от нее осталось кое-что – безголовый труп. Если бы я велел могильщикам выкопать его и доставить сюда… Но я не приказывал им, и, значит, она гниет в могиле уже два дня. Хотя зимой этот процесс замедляется. Она еще может быть прекрасной. Отрубленная голова уж точно. Наверняка сохранилось лицо – красивая застывшая маска.) Мой воспаленный мозг услужливо рисовал ужасные картины. Воображение могущественно. Король вызвал призрак Екатерины Говард…

113

Скоро в опочивальню набегут обеспокоенные слуги и лекари… Они прослышали о моих выходках давеча на празднике. (Но не вчера ли я противостоял дьяволу во всех его ипостасях?) И что именно произошло? Осмелится ли хоть один человек рассказать мне?

Завершились церемонии утреннего туалета, бритья и завтрака, ритуал чтения ежедневных донесений, теперь предстояло прожить день.

В мой залитый солнечным светом кабинет явился Брэндон.

– Поговорим о прошлом вечере, – сразу предложил я. – Опишите мне его так, словно вас вызвали для дачи показаний под присягой.

– М-да, в общем… – промямлил Чарлз, с мучительным видом переминаясь с ноги на ногу.

Последнее время он заметно прибавил в весе.

– Прошу вас, присаживайтесь.

Я жестом показал на пару стульев у стены. Брэндон перенес один из них поближе к моему столу.

– Ваша милость, – улыбнулся он, – не кажется ли вам, что такие стулья здесь неуместны?

Я промолчал. Потому что не мог вспомнить, откуда появились эти складные деревянные стулья, инкрустированные перламутром. Наверное, их прислал в подарок патриарх Иерусалима.

– Они стояли в испанском шатре, – добавил он. – Помните? Мы видели их, когда в Англию прибыла принцесса Арагонская, невеста Артура. Вашего отца еще не пускали к ней.

В том самом шатре? Когда я впервые встретил Екатерину и влюбился в нее? Меня охватил непонятный гнев. Почему эта рухлядь до сих