"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна

– В городе сейчас около пяти тысяч человек, – сказал Хельги, когда все ответы были получены и записаны. – Считая женщин и детей. Я устанавливаю выкуп по двадцать шелягов за каждого мужчину, то есть с семьи.

По скамьям пробежал ропот.

– Это не так много для города, что служит торговыми воротами каганата с западной стороны, – перебил боспорцев Хельги. – И вполне вам по силам. Вы сами знаете, что я очень добрый, потому что в Константинополе за хорошего раба дают двадцать золотых номисм, и у меня есть корабли, чтобы отвезти вас всех туда и продать. И тебя самого, Исидор, ты еще достаточно крепок, чтобы за тебя дали двадцать номисм! А еще вывезти все товары и имущество, а город выжечь. Ну, то, что здесь может гореть… Но я не хочу этого делать. Мы желаем сохранить возможность торговать с каганатом через Самкрай. Поэтому, если мы придем к соглашению, я не стану никого убивать и даже забирать пленников для продажи.

– Соглашение! – Яс по имени Асах – рослый худощавый мужчина с черными усами и впалыми щеками, яростно взмахнул правой рукой и ударил себя по колену (левая у него была перевязана и подвешена к груди). – Ты явился сюда, как волк, обманом или колдовством ночью проник в город, убил сотни людей, даже женщин, и хочешь соглашения!

– Да, – невозмутимо ответил Хельги. – Вы, уважаемые, забыли кое-что. Прошлым летом сюда приезжали наши люди – люди от киевского князя Ингвара, моего родича, хотели продать вам хорошие товары. Ваш тудун даже не пустил их в город, потребовал четыре десятины. Я слышал от моих спутников жидинов, – он оглянулся на Хануку, – что ваш жидинский бог положил брать со всякого прибытка десятину. А кто не желает, тому он оставляет на поле лишь десятую часть урожая. Ваш тудун забыл завет своего же бога и запросил с нас четыре десятины вместо одной. Теперь вы убедились, что с нами лучше не ссориться и поступать по справедливости. А неумно убивать людей, которые уже все поняли. Поэтому я сохраню ваш город и лишь возьму выкуп – для лучшей памяти.

– Ты хочешь двадцать пять тысяч дирхемов! – Охантей, старейшина общины хазар-тенгрианцев, выставил вперед обе растопыренные ладони, будто желал показать, что пальцев на руках не хватает для такого числа. – Даже если ты порубишь нас на куски, мы не сможем достать в городе таких денег!

– Проверим? – предложил Хельги. – Скари!

Старший над десятком шагнул вперед.

– Возьмите этого, выведите на двор и порубите на куски. Посмотрим, не прибавится ли денег у остальных.

Мангуш перевел эту речь, чтобы все в помещении поняли. Охантей услышал перевод, когда двое рослых русов уже взяли его за локти. Вскинулся, в недоверчивом ужасе выпучив глаза, и его поволокли из палаты, не слушая возмущенных криков. Люди на скамьях зашевелились, иные вскочили, но навстречу выходящим вбежало еще десятка полтора и нацелили на безоружных боспорцев острия копий.

– Всем сидеть! – крикнул Мангуш по-хазарски.

При виде блестящих наконечников, смотрящих прямо в горло, боспорцы осели на места.

Со двора послышались отчаянные вопли. Вскоре умолкли.

Старейшины на скамьях сидели застыв, не смея даже переглядываться. Христиане крестились, почти у всех прочих тоже шевелились губы в беззвучной молитве.

– Левый борт греби, – Хельги посмотрел на скамью, что стояла слева от него. – То есть продолжим. Ты… э… – Двоих булгар, заменивших Раби, он не знал.

– Как ваши имена? – спросил Мангуш.

– К-казанай… – прохрипел один.

– Ш-шахбан, – судорожно вытолкнул второй.

Вернулся Скари со своими людьми. Все в палате зачарованно воззрились на блестящие, свежевытертые лезвия их секир.

– У вас, булгар, в общине сколько людей? – Хельги глянул на Хануку.

– Сто тридцать две семьи.

– Это будет…

Дрожащими руками Ханука передвинул несколько камешков на расчерченной полосами доске:

– Две тысячи шестьсот дирхемов.

– Итак, э…

– Казанай и Шахбан, – подсказал Мангуш, которому было легче запомнить эти имена.

– Да. Вы даете за ваших людей две тысячи шестьсот шелягов?

– М-мы… – Двое булгар в ужасе переглянулись.

– Причем если внутри ваших тел денег не окажется, я просто возьму ту же сумму людьми, так что разница будет только для вас лично. Что скажете?

– Д-даем! – перебивая друг друга, воскликнули оба булгарина. – Но часть ты возьми имуществом!

– У меня есть два коня!

– А если с кого-то мы не сможет взыскать денег, то часть отдадим людьми!

– Ну, это уже ваше дело, – покладисто кивнул Хельги. – Мне главное, чтобы было чем вознаградить дружину.

Дело пошло веселей. Каждый из старейшин хорошо знал число людей в общине и их достатки, поскольку отвечал за своевременный и полноценный сбор налогов в казну тудуна. Ханука высчитывал, Синай записывал, сколько с кого причитается. С кем была достигнута договоренность, того русы уводили: старейшину отпускали собирать выкуп со своих, взяв в заложники его собственную семью. Заложников доставляли в сараи для полона, каковых в Самкрае было настроено много, ибо полоном здесь торговали в немалых количествах. Те домохозяева, что уже за себя рассчитались, получали кусок глины с оттиснутой печатью Хельги, который с этого мгновения служил им щитом от всяких посягательств.

В следующие несколько дней Пестрянка почти не видела Хельги. Опомнившись, она принялась за хозяйство: десяток женщин из дома Элеазара, его родственницы и служанки, теперь оказались у нее под началом, и вместе с ними она почти беспрерывно готовила еду, варила баранину и кашу в больших котлах для хирдманов, заходивших поесть и отдохнуть между делом. Раньше им привозили с рынка готовые лепешки, а теперь она увидела, как их пекут, прилепляя тесто внутрь зарытой в землю печи. Каменные жернова для размола зерна в муку от привычных ей не отличались, и Альгот каждый день привозил ей десяток женщин из числа пленных, чтобы вращали их.

Хельги часто выезжал в город, осматривал выкуп, отбирал пригодное, следил, чтобы русы не увлекались грабежом и не схватывались между собой из-за красивых греческих и хазарских девок. Каждый день Пестрянке приносили сундуки с дорогим шелковым платьем – хазарским и греческим, – ларцы с украшениями, дорогую посуду.

– Куда мне столько? – беспокойно смеясь, сказала она Хельги на второй день, когда он пришел немного поспать. – Здесь уже не пройти!

Шелка всевозможных цветов, далматики и покрывала валялись под ногами, и на каждом шагу она наступала на ожерелья и браслеты. Даже не радовалась: сложно ценить то, что приходится топтать, как речной песок.

– А помнишь, ты печалилась, что у тебя нет греческого платья? – устало усмехнулся Хельги. – Помнишь, я обещал, что у тебя его будет больше, чем у княгини? Я это сделал. Все это твое, и у Эльги нет даже половины. Даже четверти этого. Когда мы вернемся в Киев, ты сможешь просто ради дружбы подарить ей платьев пять-шесть. Тебе же не жалко?

Он обнимал ее и склонял голову, прижимаясь лицом к плечу. Словно лишь в этом месте мог ненадолго обрести покой и уют. А потом опять уходил.

– Да ну, чего возиться, давайте заберем полона побольше, да и ладно! – то и дело слышались в дружине разговоры. – Чего высчитывать?

– Берем, что сможем унести, и на лодьи!

– А тут хоть провались все!

– Да убивать надо этих жидинов да хазаров! Попили крови у наших дедов, теперь мы у них попьем!

Однажды даже вышла драка: боярин Благожа как-то решил, что некий купец утаивает свои сокровища, и велел сунуть его связанные ноги в горящий очаг. На вопли купца и его жены прибежал Ангер со своими людьми. Благожа поднял шум: «Жидинов-де жалеть нечего, и все эти хазары узкоглазые наших дедов двести лет мучили, а вас, русов, там не было и вы в нашу месть не встревайте».

– Мы четко обговорили условия перед выходом из Киева, и все поклялись на оружии соблюдать их, – напомнил Хельги. – Ты при этом был. На первый случай ваша доля в общей добыче будет уменьшена на десятину.

– Я такого не клялся терпеть, чтобы воевода моих людей грабил!