Тысяча кораблей - Натали Хейнс

дала? Порой нереиде приходило в голову, что она никогда не сумеет до конца проникнуть в мысли сына, поскольку сама никогда не умрет. Но эта мысль заставляла Фетиду еще сильнее презирать Ахилла: в его жилах текло куда больше отцовской крови, чем ей представлялось. И она плакала, но слезы ее не имели никакого вкуса.

Глава 12

Каллиопа

Если он еще раз попросит меня спеть, я, наверное, укушу его. Люди поразительно самонадеянны. Неужели он воображает, будто мне больше нечего делать, кроме как сидеть возле него и служить ему музой? Ему! Когда поэты успели позабыть, что это они служат музам, а не наоборот? И если он в силах запомнить новые стихотворные строки, чтобы декламировать их, то почему забывает сказать «пожалуйста»?

«Разве все должны умереть?» — жалобно, точно дитя, вопрошает поэт. Видимо, он решил, что пишет про одну из тех, других, войн. Истребление — неотъемлемая часть войны, ее суть. Порой я шепчу ему, когда он спит (у меня есть и другие дела, но мне нравится, как он выглядит во сне): ты знал, что Ахилл умрет. Ты знал, что Гектор умрет раньше него. Ты знал, что погибнет Патрокл. Ты уже рассказывал их истории прежде. Если не хочешь думать о людях, сраженных в бою, тогда зачем взялся за эпическую поэму?

Но теперь я вижу, в чем затруднение. Поэта огорчает не их гибель. Он знает дальнейший сюжет и беспокоится, что у него выйдет скорее трагедия, чем эпос. Я наблюдаю за тем, как поднимается и опускается его грудь, когда он урывками предается отдыху. Гибель мужчин эпична, женщин — трагична, не правда ли? Поэт заблуждается относительно самой сущности конфликта. Эпос — это бесчисленные трагедии, сплетенные воедино. Героями не становятся без резни, а у резни есть причины и следствия. И те, и другие не возникают и не исчезают на поле брани.

Если поэту действительно хочется уяснить природу эпической истории, которую я позволяю ему сочинять, он должен признать, что военные потери — это не только погибшие. И что кончина за пределами поля сражения может быть даже более благородной (более героической, если ему так больше нравится), чем смерть в пылу битвы. Как больно, сказал поэт, когда не стало Креусы. Он предпочел бы, чтобы ее история угасла, как искра, не успевшая поджечь сырой хворост. «Больно, — прошептала я. — Должно быть больно. Она не сноска в книге, она личность». Креусу — и остальных троянок — надо увековечить. Наравне с греческими недругами. Война — не спорт, где судьба победы решается в быстром забеге на коротеньком участке земли. Это паутина, опутывающая мир вплоть до самых дальних уголков и охватывающая всех людей.

Я внушу ему эту мысль, прежде чем он покинет мой храм. Или не видать ему никакой поэмы.

Глава 13

Троянки

Прилив трепал стебли водорослей на песке, а женщины продолжали ждать на камнях. Греческие стражники недавно исчезли, после того как один из них прибежал к остальным с дальнего края берега, настаивая, чтобы товарищи немедленно следовали за ним. Но пленницы и не думали пытаться сбежать. Какой смысл хватать свои жалкие пожитки и пускаться в путь? Им некуда было идти. Вражеские корабли выстроились вдоль побережья бухты, готовые к отплытию. Единственное, что греки к нынешнему времени не прибрали к рукам, — это дымящиеся развалины Трои.

— Вы же понимаете, что Ахилл все равно вступил бы в бой, даже несмотря на Брисеиду, — промолвила Гекаба. — Он жил, чтобы убивать, истязать и мучить. Ему недостаточно было погубить моего сына.

Никто не уточнил, какого именно сына: царица всегда подразумевала Гектора, хотя Ахилл убил и многих его братьев.

— Он осквернил тело. Вынудил Приама на коленях умолять вернуть нам останки Гектора, Старика — и умолять на коленях? Таков был Ахилл: он снова вступил бы в бой наравне с другими греками, пусть даже Агамемнон схватил бы его рабыню и, не сходя с места, перерезал ей горло. Ахилл — мясник, и только.

Кассандра взглянула на небо, где уже начинали собираться и кружить чайки. Вчера она видела птиц в то же самое время. Поликсена еще много лет назад заметила, что повторяющиеся события умиротворяют беспокойную сестрицу. Вскоре чайки начнут по очереди нырять за стайкой мелководных рыб. Дальше по берегу, над тем местом, куда ушли стражники, парила в ожидании еще одна стая птиц. Кассандра уже поняла, чего они ждут.

— Думаешь, это правда? — спросила Поликсена у матери. — Ахиллу было суждено стать убийцей?

Гекаба пожала плечами, но тут прохладный ветерок с моря заставил ее вздрогнуть. Поликсена размотала свою столу из дорогой шерсти, некогда выкрашенную в яркий шафранно-желтый цвет, а теперь посеревшую от грязи, и встала, чтобы укутать мать. Она не ждала благодарности за свою заботу, и Гекаба промолчала.

— Если ты так считаешь, — сказала Поликсена, — значит, у него не было выбора. И разве мы можем ненавидеть Ахилла, если он выполнял веление мойр? Если он виноват не больше, чем ты или я?

— У него был выбор, — возразила Гекаба. — Прикончить моих сыновей или сыновей другой женщины. В любом случае убийство — это единственное, на что он годен.

Кассандра кивнула и прошептала в песок:

— Он не закончил, не закончил, не закончил.

Глава 14

Лаодамия

Даже в такую рань Филаку изнурял зной. В этом фессалийском городке, расположенном между Пагасейским заливом на востоке и Фтиотидскими горами на юге и западе, всегда стояла жара. Солнце в маленьком царстве Протесилая палило столь безжалостно, что деревья не могли отрастить высокие пышные кроны и давали лишь скудную, почти бесполезную тень. Далекие горы вздымались острыми зубцами, и Лаодамия часто жалела, что не может скакать по ним, как коза: наверху, где деревья росли гуще, наверняка прохладнее. Теперь же она ощущала, как у нее на висках и в подколенных впадинах выступает пот. В детстве родители рассказывали ей на ночь сказки, и одна, особенно врезавшаяся девочке в память, повествовала о солнечном боге Гелиосе, который каждый день останавливается прямо