На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов - Фёдор Фёдорович Тютчев

Бог такой смерти никому. Без покаяния, без попа, без Святого причастия, ровно пес, а не человек. Ведь они, треанафемы, и в землю не зароют, а выволокут за селение и бросят птицам да чакалкам на расхищение.

Долго еще раздавались протяжные стоны, от которых у Спиридова, при всей его смелости, холод пробегал по телу, но, наконец, умолкли. Наступила зловещая, ничем не нарушимая тишина.

Среди таких тяжелых впечатлений медленно прополз конец первого дня пребывания Спиридова в туснак-хане.

Наступил вечер. Пришли сторожа и, как собакам, бросили всем троим по черствому пригорелому чуреку. Затем один из тюремщиков, подняв дверь, ведущую в гундыню, спустил туда глиняный кувшин с водою и кинул несколько чуреков. В момент, когда была приподнята дверь гундыни, оттуда пахнуло на Спиридова таким зловонием, что он едва не задохнулся; одновременно с этим оттуда послышались тяжелые вздохи и чье-то хриплое, свистящее дыхание. Кто-то слабо закопошился, прошуршали шаги босых ног, но в это мгновение крышка снова с шумом за хлопнулась, и опять наступила тишина.

Из всего того, что довелось испытать Спиридову с момента своего пленения, ничто не произвело на него такого тяжелого впечатления, как этот подземный зловещий шорох. Прислушавшись к слабым звукам жизни, едва тлеющей в глубоком подземелье, он, несмотря на свое природное мужество, невольно начинал поддаваться суеверному ужасу. Сидя с широко открытыми глазами среди кромешного мрака, окружающего его, и чутко прислушиваясь к тому, что творилось под ним, он испытывал такое чувство, как будто он находится на кладбище, на могилах, в которых шевелятся похороненные в них мертвецы. Не смотря на упадок сил от всего переиспытанного им за целый день, Петр Андреевич ни на минуту не мог сомкнуть своих глаз, сон бежал от него, и он с завистью прислушивался к ровному дыханию и всхрапыванию старика Арбузова и Петюни, крепко спавших на своих перегнивших пучках соломы.

"Как можно существовать в такой обстановке? — холодея от ужаса, думал Спиридов. — Неужели мне предстоит прожить в этой тюрьме несколько месяцев?"

При одной мысли о возможности такого несчастья Спиридов готов был прийти в отчаяние. Первый раз в уме его мелькнула мысль о самоубийстве, но он тотчас же прогнал ее.

"Надо вооружиться терпением и ждать, другого исхода нет, — подумал Петр Андреевич и невольно вспомнил Петюню. Вот у него следует учиться терпеливому перенесению страданий", — мелькнуло в мозгу Спиридова, и после этого он сразу почувствовал некоторое облегчение.

Незаметно для себя Спиридов заснул, если только можно назвать сном то кошмарное состояние, в котором он находился.

Ему снилось, будто он лежит, заключенный в каменном мешке, глубоко под землею, кругом него на такой же глубине зарыты покойники, но хотя они уже умерли и даже почти сгнили, они почему-то не утратили способности двигаться под землею наподобие кротов.

Спиридов слышит, как, шурша костями, они медленно ползают взад-назад, то приближаясь, то удаляясь от него. Петр Андреевич, лежа в своем мешке, не видит их, но только чувствует, и в то время, когда они подползают к нему совсем близко, нечеловеческий ужас охватывает его. Особенно странно ему соседство рядом лежащего покойника. Спиридов не видит его, но знает, что он лежит к нему лицом и торопливо двумя руками разрывает разделяющую их толщу земли… С каждой минутой работа его подвигается все дальше и дальше, и по мере этого растет ужас в сердце Спиридова. В нем твердо живет убеждение, что как только мертвец разрушит окончательно разъединяющую их стенку, наступит нечто ужасное, роковое, нечто даже более худшее, чем сама смерть, и в ожидании этой неизбежной огромной беды Петр Андреевич лежит, будучи не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой, и только холодеет от страха, с замирающим до боли сердцем.

Земля медленно шуршит и осыпается, то и дело около Спиридова падают небольшие комья черной слежавшейся глины, в которой извиваются толстые длинные красные черви…

Еще несколько минут работы, и проход будет от крыт, и наступит то огромное, страшное, от чего нет спасения… Ближе, ближе, до Спиридова уже доносится тяжелое, зловещее дыхание работающего мертвеца, он слышит, как скребут его костяшки-пальцы твердую землю… вдруг большой камень, оторвавшись от стены, с силой ударяет Спиридова в бок. Петр Андреевич невольно вскрикивает и открывает глаза. Тусклый свет слабо льется в крошечное, построенное под самым потолком окно.

В полутьме противоположной стены сидят Арбу зовы, дедушка и внучок, и о чем-то тихо, монотонно беседуют между собой. Прямо перед собой Спиридов увидел хорошо запечатлевшуюся в его памяти фигуру Николай бека, а сзади него, в почтительном расстоянии, двух человек нукеров и одного из тюремщиков. Щеголевато одетый в черную черкеску и шелковый голубой бешмет, туго перетянутый серебряным поя сом, с лихо заломленной на затылок папахой и об вешанный богато отделанным в серебро оружием, Николай-бек произвел на Спиридова впечатление чего-то блестящего, светлого и жизнерадостного, осо бенно по сравнению с прочими татарами, до крайности грязными и оборванными.

Поглаживая одною рукою свою остроконечную бороду, Николай-бек с любопытством, в котором просвеивалось искреннее сочувствие, пристально глядел в лицо Спиридова.

— Здравствуйте, Петр Андреевич, — произнес он, протянув руку с какой-то едва уловимой неуверенносью, точно он сомневался, что Спиридов ответит на его рукопожатие, и когда Петр Андреевич крепко и сильно пожал протянутую ему руку, легкая улыбка скользнула на губах Николай бека, и он заговорил веселым, самоуверенным тоном: — Иван, наш общий с вами знакомый, усмехнулся он, — мне очень много рассказывал про вас, главным образом про ваше бесстрашие, как он выражается… Вы действительно очень смелы, как я сам вчера имел возможность убедиться… Этим-то вы главным образом и подкупили Шамиля, так как имам терпеть не может трусов.

— Вчерашним моим спасением жизни я обязан, кажется, вам, Николай-бек. Вы повлияли на Шамиля, присочинив мне небывалое родство; боюсь толь ко, чтобы ваша выдумка не повредила впоследствии, когда обман откроется, нам обоим.

Николай-бек лукаво улыбнулся.

— Шамиль ни на одну минуту не поверил моему рассказу, но при теперешних условиях ему выгодно было верить. Вы не смотрите, что он простой уздень — у него голова политика, он постоянно занят разными соображениями и весьма дальновиден, уверяю вас. Любо дорого смотреть, как он вертит, как пешками, всеми этими муллами, кадиями, наибами и старшинами, да и ими ли одними? Вот уже скоро три года, как он ловко обманывает ваших генералов, усыпляет их бдительность, морочит наивными обещаниями и в то же время деятельно готовится к войне. Пока он только силы свои пробует, почву нащупывает, но скоро настанет час, когда он явится