На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов - Фёдор Фёдорович Тютчев

важнее ташавского мщения, а потому он просит Ташава тебя отдать ему, Шамилю, а взамен тебя он ему четырех пленных грузин отдаст. Все равно, говорит, христиане и вместе с русскими против нас воюют. Ташаву хоть и нежелательно было, а делать нечего, пришлось согласиться.

— А что же будет с грузинами? — спросил Спиридов.

— Известное дело что: Матаю на мучительство отдадут. Он у Ташава в палачах состоит, злодей нераскаянный.

Спиридов вздрогнул. Мысль, что он является неповинным виновником мучительной смерти четырех человек, наполняла его сердце холодным ужасом.

— Нельзя ли их спасти как-нибудь? Сбегай, Иван, к Ташаву, если не поздно, скажи, что я за каждого из них по пятьсот рублей заплачу выкупа, пусть к моему прибавят, и когда меня будут отпускать, тогда и их заодно со мною отправят.

— Что ж, сходить можно. Только, пожалуй, уже поздно. Одного провели во двор к Ташаву, когда тот еще у имама был, теперь, должно. Матайка, подлец, его доделывает. Злодей человек, хуже гиены. Попытаюсь хоть остальных трех от его подлого ножа отвести.

Сказав это, Иван побежал к ташавской сакле, а нукеры тем временем подвели Спиридова к небольшому приземистому зданию крайне неуклюжего вида, с плоской земляной крышей.

Проникнув через низкую калитку на небольшой дворик, обнесенный высокой стеной, и найдя там нескольких зверского вида оборванцев, нукеры сдали им пленника и сами поспешили уйти.

Оборванцы тотчас же схватили Спиридова, осыпая его руганью и ударами, грубо поволокли в здание и, втолкнув в довольно обширное мрачное помещение, слабо освещенное одним крошечным окошком, захлопнули за ним дверь.

Попав со света в полумрак, Спиридов сначала ничего не мог различить и стоял, ослепленный, не решаясь сделать дальше шагу, чтобы не наткнуться на кого-либо, так как он по шороху и тяжелому дыханию, доносившемуся откуда-то, догадался, что кроме него в этом вертепе находятся еще люди.

Спиридов не ошибся, и когда его глаза привыкли немного к окружающей полутьме, он увидел у противоположной от входа стене двух каких-то людей, сидевших неподвижно на ворохе соломы. На шеях у обоих были надеты железные ошейники, за которые они были прикованы короткими цепями к кольцам, вделанным в стену.

При появлении Спиридова заключенные подняли головы и с тупым любопытством принялись его разглядывать. Петр Андреевич, в свою очередь, пристально поглядел на них, стараясь угадать, к какой народности принадлежали эти два высохшие скелета с всклокоченными волосами и почти нагие. Один из них был уже старик высокого роста и даже при его ужасающей худобе выглядевший богатырем, другой — мальчик лет 12, тщедушный и слабый на вид, с бледным, исхудалым лицом и ввалившимися глубоко глазами, глядевшими с грустной покорностью судьбе.

При взгляде на старика Спиридова больше всего поразила его чудовищная борода, начинавшаяся почти под самыми глазами и сивыми всклокоченными космами ниспадавшая на широкую грудь, которую она закрывала почти до пояса. Из-под густых насупленных бровей мрачным огнем сверкал тревожно боязливый и озлобленный взгляд, на большой голове вздымалась целая копна растрепанных, сбившихся в войлок волос.

— Вы русские? — не совсем уверенным тоном спросил Спиридов, с первого же взгляда проникаясь жалостью к этим несчастным.

— Русские, батюшка, русские, кому другому, как не русским, сидеть на цепях у проклятых бусурман.

— Своих они небось не сажают, — сердито проговорил старик. — Вон и тебя сейчас прикуют, гляди-ка.

Спиридов оглянулся. Вошел один из сторожей с цепью и железным ошейником. Надев его на Спиридова, он подтащил его к стене, недалеко от выхода, и через минуту Петр Андреевич уже сидел прикованный на цепь, как сторожевой пес. Только после этого татарин снял с его рук веревки и равнодушно удалился, захлопнув за собой дверь.

По уходе тюремщика Спиридов уселся на пол и начал с наслаждением разминать отекшие за двое суток руки. Хотя положение, в котором он очутился, было крайне печально, но после перенесенных в течение вчерашней ночи и сегодняшнего утра страданий и волнений Спиридов чувствовал себя почти сносно. Присутствие двух соотечественников, с которыми можно было перекинуться несколькими словами, значительно скрашивало его пребывание в этом ужасном, похожем на склеп помещении, которое никак нельзя было назвать человеческим жильем.

— Вы не военный? — задал вопрос Спиридов сидевшему напротив него старику.

Тот качнул головой.

— Мы купцы из-под Кизляра, Арбузовы, может быть, слыхали такую фамилию? Нет? Ну, все равно. Меня-то зовут Лука Павлов, а это вот, — он указал рукой на мальчика, причем на его страшном лице мелькнуло нечто похожее на улыбку, — внучок мой, старшего сына-покойника сынок, Нетюшей звать. Петр, значит.

— А как же вас взяли? — полюбопытствовал Спиридов.

— Грех попутал. Ехали мы из Кизляра на почтовых, не убереглись, гололобые и забрали.

— Разве вы без конвоя ехали? — изумился Спиридов.

— Нет, как можно без конвоя? Был конвой, да что в нем проку-то? Нешто вы, господин, не знаете, какой на тракте конвой? Звание одно. Милиционеры больше, так они сами норовят ограбить, а не то что охранять.

— А казаки?

— Казаки не лучше милиционеров будут. Как завидели горцев, без выстрела налево кругом, только их и видели. Три человека их было с нами, а горцев всего десять, кабы захотели, могли отстоять, а они о себе только и помышляли. Исчезли, аки дым. От куда у их полудохлых маштаков и прыть взялась! Впрочем, ежели говорить по совести, их особенно и винить нельзя. Ведь это не те казаки, что тут, на линии, служат. Здешние совсем другой народ. Тут, в отрядах, они на черкес насмотрелись вдоволь и никакого страха не имеют, к тому же повсегда на глазах у начальства, ну а на тракте совсем другая статья. Там либо старики служат, либо чуть ли не ребята. Коняки под ними ледащие, ружья не в исправности, зарядов на каждом мало, где ему супротив разбойников идти? Ведь, если правду сказать, он только по имени казак, а на самом деле мужик мужиком. Где ему людей защищать? Впору самому удрать подобру-поздорову.

— Давно вы взяты?

— Да вот уж два года кончается.

— Отчего же вы до сих пор не выкупились, или выкуп очень большой требуют?

— Да, немаленький. Десять тысяч просят; да это еще полбеды, при наших капиталах десять тысяч деньги не ахти уж какие, достали бы, а только тут особая статья выходит.

— Какая же? — спросил Спиридов.

— А такая, самая, можно сказать, скверная. Видишь ли, в чем тут загвоздка. У меня в Кизляре дочь выдана, тоже за купцом одним, торговали мы по старине вместях. Теперь, стало быть, он всеми моими деньгами орудует. Понял?

— Вот и прекрасно. Напишите ему, чтобы он выслал деньги.