Михаил Козаков - Крушение империи

— Очень просто: он, заготовитель сырья, будет всегда держать вас в зависимости от своих собственных расчетов. А если еще договорные отношения с ним оформлены не слишком строго…. — Карабаев мягко, но иронически улыбнулся в сторону обоих наследников… — если не совсем предусмотрительно, то…

— Ах, боже мой, все верно, верно! — словно отгоняя от себя какую-то неприятную мысль, воскликнула Людмила Петровна. — Надо прямо сказать: никуда наши помещики не годятся. Никуда.

— Вы так серьезно думаете? — вмешался ротмистр Басанин.

Он был задет сейчас не сутью признания, а тем, что оно сделано в присутствии человека, откровенно и умно насмехавшегося над чуждым ему дворянским сословием.

— Однако кто же, как не ваш почтенный покойный батюшка, строил этот завод? Наша отечественная промышленность зачалась именно на дворянских, помещичьих капиталах. И другое дело, конечно…

— Ну-с? — внимательно и выжидающе смотрел на него Георгий Павлович.

Это был предостерегающий вопрос. Ротмистр Басанин собирался сказать, что другой вопрос — почему этими капиталами овладевают теперь люди другого сословия (в этом заключался бы выпад против фабриканта Карабаева), но, поняв сразу, что тем самым обязательно заострит разговор и вызовет недовольство присутствующих, продолжал фразу не так, как раньше Думал:

— И другое дело, господа, надо сознаться, было создано в России теми же людьми: это — искусство, литература, просвещение. Есть какая-то духовная прелесть в этом петербургском, господа, периоде нашей истории. Именно — петербургском! Настолько все это было хорошо, что обаяние этого… да, Георгий Павлович, обаяние, — ну, как бы это лучше выразить… незримо (почему-то вспомнился писарь Кандуша, словно он подсунул сейчас это слово…), незримо прелесть и обаяние всего этого вошло в душу культурного привилегированного общества… А тени этого Петербурга, так сказать, вызывают мистическое, что ли, состояние преклонения…

— О, вы — поэт, господин ротмистр! — одарил его черствой улыбкой Георгий Павлович. — Но, простите, — традиционный поэт и эпигон. Вы не обижаетесь, конечно, любезный Павел Константинович? Ведь не Аполлон же ваш шеф?! Я потому позволил отнестись критически к вашим поэтическим эмоциям, что не они суть ваших повседневных, деловых занятий, — не правда ли?

— Я вскользь упомянул о Петербурге…

— Совершенно верно. А я говорю: представление об этом прекрасном ученом и промышленном городе как о болотистом рассаднике какой-то мистики и прочих измышлений пора сдать в архив. Петербург так же реален для нас, как вот и маленький Смирихинск: и там и здесь фунт сахару стоит одиннадцать с половиной копеек.

— Прозаично…

— Не спорю, Людмила Петровна. Я позволил себе привести этот житейский грубый пример в доказательство своей, отнюдь не порочной, с точки зрения современной культуры, мысли… Отнюдь не еретичиой, господа. Кто это решится сказать, что для нас, для России, не существует общих законов экономики?

— Но Петербург символически, так сказать…

— В первую очередь он ведет эту экономику. И если говорить «символически», как вы, то следует сказать: вы цепляетесь за Елагины острова, Петергофы и живописные Стрелки и музеи; вы прикладываетесь, расслабленные, к нежной ручке прошлого, а у того же Петербурга давно уже, — вы этого почему-то не замечаете, — у Петербурга давно уже, говорю я, выросли здоровенные мускулистые руки и плечи промышленности, техники, исследовательских лабораторий.

— Боже мой, да и вы поэт, оказывается! — не утерпела Людмила Петровна, принимая из рук официанта наполненную тарелку. — Вот, вот, я так «взволновалась», господа, что чуть-чуть не пролила сейчас суп…

— Никак не претендую на это звание. Я не поэт, не мечтатель. Я — только русский промышленник.

— И вы гораздо лучше знаете те западные доктрины, которые были сотворены не столько в интересах промышленников, сколько для «просвещения», так сказать, работающих в промышленности? — решился ротмистр перейти в наступление против Карабаева.

Георгий Павлович хлебнул супу, положил ложку на нижнюю, мелкую тарелку, как будто ложка мешала ему сейчас, и, ухмыляясь, посмотрел на Басанина.

Тот поднял голову. «Да, да… я — жандармский офицер, черт побери, а ты не смеешь игнорировать мое положение! — пришла вдруг своевольная, упрямая мысль. — Язык твой попридержи…»

И он не отвел, как раньше, своих выжидающих глаз.

— Видите, — ухмылялся уголками рта Георгий Павлович, — я лишен (от природы, очевидно, и благодаря своему занятию) тех способностей, которые в такой, право, лестной мере присущи вам, любезный Павел Константинович. Я не умею догадываться и читать в сердцах. Не знаю — равно как и того, какие источники питают вашу уверенность, — что эта доктрина господ европейских социалистов оспаривает пользу и значение промышленности.

«Не знает, а говорит… Хитер!» — озлобился ротмистр Басанин: тон, в котором отвечал фабрикант, был подчеркнуто вежливым, но самый ответ заключал в себе немалую долю неприязни и колкости.

— Я не понимаю никаких доктрин, и мне становится скучно, — сказала недовольно Людмила Петровна. — По крайней мере сегодня мне не хотелось бы слушать такого спора.

— Виноват, Людмила Петровна, но в этом «доктринерстве» я, право, не повинен. Свою же мысль позволю все же высказать до конца. Я так привык, господа. Вернемся к «символическому» Петербургу… Я уже сказал: некоторым любы Стрелки и музеи, — и я большой поклонник всего этого. Но что такое музей? Музей — это застывшие в истории шаги нации. Застывшие, господа. А нация идет вперед и во главе своего движения ставит в каждую эпоху новое общество, новые, так сказать, производительные силы. Вот и все, господа. Но если это положение мое может вызвать спор, я согласен оставить его сейчас без защиты… дабы не омрачать нашей встречи. Вино не плохое, — тотчас же переменил он тему разговора. — Разрешите, Людмила Петровна, ваш бокал?

Конец обеда прошел в ничем не примечательной беседе о местных, смирихинских делах, и ротмистр Басанин тщетно старался понять, для чего собственно его пригласили сюда.

Единственно, что было ему приятно — присутствие здесь Людмилы Петровны. Ротмистр давно уже определил свое отношение к ней.

Красота и женственность Людмилы Петровны всегда волновали Басанина — притягивали к себе своей недоступностью и воспаляли его воображение. Ее молодость и богатство дочери крупного помещика сулили немало радостей и удобств в жизни, а ее неожиданное вдовство и независимый характер облегчали задачу сближения с Людмилой Петровной.

Если бы ротмистр Басанин узнал ее только сейчас, если бы этот обед был бы их первой встречей, Басанин с одинаковой, вероятно, силой испытывал бы желание этого сближения. Он никогда по-настоящему — преданно и глубоко — не любил, у него не было ни к кому раньше интимной привязанности, которая располагает к чувству длительному и внутренне оберегаемому, и, сойдясь с женщиной, он стремился прежде всего сделать так, чтобы остаться независимым от нее и свободным. Встречаясь же с Людмилой Петровной, он думал: Людмила Петровна его, ротмистра Басанина, жена — вот что было его конечной целью!

Его страстное, но внешне скрытое желание обладать этой женщиной сочеталось в то же время с трезвым и верным расчетом: женитьба могла принести удачу и в карьере.

— Я хотела вас кое о чем попросить, — словно вспомнив о чем-то, обратилась к нему Людмила Петровна.

— Приказывайте! — И ротмистр поднял плечом свой серебряный с красным просветом погон.

— Вот видите, Георгий Павлович, какая у меня власть, — рассмеялась она. — Вы мне так не отвечал! А моя просьба, милый Павел Константинович, состоит в следующем… Господи, как бы это проще сказать. Слов ом, вот что… Вы имеете представление о господине Теплухине? Да или нет?

Ротмистр быстро обвел глазами всех присутствующих: Людмила Петровна и студент смотрели на него с нескрываемым любопытством, Карабаев, закурив папиросу, старательно пускал колечки и, казалось, только и был поглощен этим занятием.

— Да, — медленно ответил ротмистр, тихо пощелкивая пальцем наконечник своего серебряного аксельбанта. — Имею представление о господине Теплухине. «Ага, вот оно в чем дело. Но почему это так интересно ей?»

— Господин Теплухин имел желание явиться к вам.

— Вот как!

— Да. Но после нашего разговора с вами этот визит, я думаю, будет излишним. Дело в том, что Теплухин имеет возможность поступить на службу… на завод Георгия Павловича.

— Это обоюдное желание? — подчеркнул ротмистр.

— Теплухин ищет заработка, я имею возможность предоставить ему службу, — спокойным и безразличным тоном ответил Карабаев.

— Кто же запрещает уважаемому Георгию Павловичу благодетельствовать?