Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)

Атаман коротко переговорил с пришедшим. Старик подёргал белым клинышком бороды и ввалившимися щеками, потом устремил взгляд запалых глаз в сторону новоиспечённого бродника Найдена.

- Ти-ша! - привычно рявкнул Жядько.

В воцарившемся безмолвии глухо прозвучал голос волхва:

- Встань, выученик Букала.

Когда Род поднялся и все взоры устремились к нему, Валаам продолжил:

- Небось! Я тебе загадаю мою загадку, Слушай! Стоит рассоха, на рассохе бебень[135], на бебене махало, на махале зевало, на зевале чихало, на чихале мочало, на мочале остров, в острову звери… Ну?

Род неожиданно рассмеялся на всю хоромину.

- А я ведь узнал тебя, хананыга[136] Конон, нынешний Валаам. Мельком видел, а узнал. За столом новгородского волхва Богомила Соловья ты вот так же любил посиживать. А загадку его украл. Не твоя она, Богомилова.

Старик вскочил, потрясая кулаками над головой, Невзор его усадил:

- Остынь. Пусть твой обличитель отгадку скажет. Даже мне она не по уму. Потом наше будет слово.

Сызнова все воззрились на этого удивительного Найдена.

- Отгадка проста, - пожал он плечами. - Это халява[137], коли у него в острову - звери.

Избу огласил общий хохот. Громче всех хохотал Невзор, падая головой на плечо своей чаги. А Ольда-варяжка, единственная женщина на пиру, была мрачна, как и Валаам Веоров. Должно быть, из-за плохого знания языка она не разобралась в загадке с отгадкой.

Когда веселье улеглось, бывший волхв произнёс, не спуская с Рода глаз:

- Нынче ночью сдохнешь от коркоты[138].

Их взгляды встретились, и пестун Букала не увидел в запалых глазах старика ничего, кроме пустой злобы. Понял: перед ним лжеволхв.

- Твоя смерть пораньше, - приговорил Род и сел, хотя не был уверен в собственном приговоре. Слишком странное видение ему примерещилось: же, подвешенный вниз головой, а голова-то Валаамова, мёртвая.

Старик вновь взъерепенился, взметнул седые космы и сухие кулаки, да атаман его опять посадил и заговорщически чем-то успокоил.

Пир продолжался. Блюдники, двигаясь вдоль стола, вытянувшегося буквой твёрдо[139], уставляли его новыми яствами.

- Отведай окрошки севрюжьей, свежей, присола стерляжьего, сига бочешного, - настаивал Фёдор Дурной, потчуя Рода, утерявшего аппетит из-за лжеволхва.

- Завтра отведаешь моего плеча, - допекал его с другого боку Якуша.

Застолье достигало страшных высот: рты изрыгали витиеватую ругань, глаза наливались кровью, ручищи сжимались в пудовые кулаки, затягивались и обрывались дикие песни. Невзор на своём конце стола понуждал Ольду-варяжку то пить, то петь, бедная чага то смеялась, то плакала. Валаам, не участник веселья, занимался каким-то своим, одному ему ведомым действом.

- А мне жаль Филимона-гудца, - прослезился Фёдор Дурной. - Не сойдёт ему с рук сегодняшнее свидетельство против Зуя. Слишком любил атаман задиру. И ты, Род, день и ночь будь на стрёме. Поберегись! Лучше было Шишонку выдать, а тебя жаль. Мой погрех!

Род, к своему позднему сожаленью, не вник в доверительное бормотанье соседа, зорко наблюдая за лжеволхвом. Тот неприметно что-то извлёк из тайных недр своего емурлака. Вот держит в щепоти, растирает пальцами… Вот поднял щепоть, будто припудривая и без того седые усы.

- Я его бякнул, ажно он яхнул![140] - бахвалился сидящий напротив Рода жилистый человек с наметившейся плешиной. - И пал он, сердешный, яко елень, уязвлённый стрелою в ятра.

- Ты шаняманя[141] не дерёшься! - поддержали его.

И вдруг отрезвляюще понеслось за столом:

- Поведённая чаша! Поведённая чаша!

Блюдник поставил перед Невзором большую чашу и наполнил её вином.

- Что такое поведённая чаша? - невесть почему насторожился Род.

- Наша братская чаша, - важно сказал Дурной. - Чаша единения атамана с малой дружиной. Сперва пьёт Невзор, а потом мы все.

Род наблюдал, как в воцарившейся тишине Невзор отпил свою долю. Чаша перешла к Ольде-варяжке. Потом отпили Невзоровы отроки Жядько и Клочко. Все это время Валаам сидел не дрогнув усами, как идол. Вот он принял поведённую чашу, поднёс правой рукой к неподвижной бороде и губам, коротко отпил, а левая рука в миг питья подёргивала усы, словно стряхивая с них что-то.

Атаман показал блюднику в сторону Рода и громко провозгласил:

- Испей, Найден, от нашей искренней дружбы в знак твоего приёма в братскую семью. Далее чаша пойдёт по кругу.

Когда вино поставили перед ним, Род поднялся и произнёс с поклоном:

- Благодарствую. Я по своим летам к виноядию ещё не готов.

Тишина стала страшной, потом взорвалась общим возмущением. Бродники размахивали руками, в новика летели то угрозы, то уговоры. Фёдор Дурной внушительно подавал ему знаки. Якуша Медведчиков, ставши рядом, пискляво требовал:

- Пей! Не кобенься! Обидишь малую дружину и атамана - не жди прощения.

Род, не двигаясь, молчал как заворожённый.

- Я тебя научу по-нашенски пить, - предложил Якуша, - Вот берёшь золотой сосуд, подносишь ко рту…

- Не пей, - истиха предупредил выученик Букала. - Чую здесь беду.

- Да окстись, - не поверил богатырь. - Вот я тебе покажу сейчас… Вот! - и он отпил несколько больших глотков.

Невзор стукнул кулачишкой по столу и вскочил. Глазки его метали громы и молнии в сторону новоиспечённого бродника.

- Якушка, передай ему чашу! Пирники[142], заставьте этого харапугу[143] выпить! Иначе мне такой оглядень[144] не нужен…

Валаам Веоров вскинул белые брови, а глаза его ещё глубже ушли в глазницы.

Богатырь поставил чашу на стол и стал меняться в лице: голые верхушки щёк покраснели и задрожали, усы и борода взъерепенились, заросшие очи вылезли из орбит, как два зверя из чащи.

- Коришь новика, атаман? А себя не коришь? - огласил он хоромину звонким тенором - куда вся писклявость делась? - Чаша братства у нас или чаша рабства? Какую ты жизнь в Азгут-городке устроил нам, лисья мать? Не в избах, в хлевах живём, как скоты! Все бабы наши в Затинной слободе одиночествуют. Лишь твоя чага ежедень и еженощь греет тебе змеевину, всем нам на зависть. Это что, братство?

Якуша не замечал, как Дурной изо всех сил дёргает его за рубаху и шипит за спиной:

- Без ума в пиру не мудри! Без ума в пиру не мудри!

Заметил это сам атаман и велел:

- Оставь его, Фёдор. Пусть все доскажет.

- Добычи с нас девять десятин требуешь. Одну лишь нам оставляешь, на печке сидючи. А где все это богатство? В тайных мошнах у новгородских гостей! Мы тут посконную кашу жрём, а там, на Софийской стороне, на левом берегу Волхова, тебе островерхие хоромы строят да боярскую шапку шьют. Вестоноши[145] о том разносят не где-нибудь, в самом Суздале!

Невзор тем временем склонился в сторону лжеволхва. Переговорили, и Валаам кивнул. Атаман подал знак своим отрокам. Жядько и Клочко, кликнув подмогу, подступили к Якуше сзади, приняли его за руки. Он при последних своих словах рванулся, стряхнул было атаманову обережь, открыл рот ещё крикнуть что-то, но вдруг обмяк и при втором приступе насильников уже не сопротивлялся. Его скрутили, вывели из-за стола на середину избы.

Малая дружина на это ответила ропотом.

- К ядрёной матице болтуна! - приказал Невзор.

Общество ахнуло от неожиданного приговора.

Род тем временем поднял чашу, долго нюхал вино, окунул в него палец и попробовал на язык. Потом крикнул филином:

- Ух-ух-ух-у-у-ух!

И свирепая тишина сковала хоромину. Уводившие Я кушу остановились.

- Вино-то с подмесью, - сказал Род. - Не для подсластки, а для обману.

- Лгач! - вскочил Валаам Веоров. - Клеветарь!

Выученик Букала рассмеялся.

- На воре шапка горит!

Однако и Невзор рассмеялся.

- Хитроныра ты, Найден! Я это вино пил, Ольда моя пила, Жядько и Клочко пили, даже ведалец Валаам отпробовал, а никто крамольного слова не произнёс.

- Твой ведалец пил последним, - тихо возразил Род. - При питье он отряс со своих усов порошок, изготовленный из корней горички. Сама-то трава от змеиных укусов лечит, а зелье из её корня не попригожу развязывает язык. Подойди ко мне, Конон, лживый волхв, отдай-ка свой воровской припас.

Старик не тронулся с места.

- Облыжник! Прочь с глаз моих! - заорал Невзор, выбросив руку с указующим перстом в сторону новоиспечённого бродника.

На сей раз общество зашумело угорожающим ропотом.

- Пусть он подойдёт!.. Пусть подойдёт!