Король холопов - Юзеф Игнаций Крашевский

только на себя и на детей, но и на град, и на бурю, и на воров, и на пана Неоржу, и на ксендза… Все живут нашими трудами.

— Такова уж судьба, мой друг, — выслушав, ответил прибывший, — но вы проливаете пот, а другие, защищая вас, проливают свою кровь.

Вядух от всей души рассмеялся.

— Но и наша кровь проливается, — произнес он, — и не раз… Не нам переделать порядки, Богом установленные…

Он махнул рукой.

— Однако вы не голодаете? — продолжал расспрашивать любопытный гость, присматриваясь, как Гарусьница с дочерью что-то делали с кастрюлями.

— Бывают и голодные годы, — со вздохом сказал мужик. — У меня-то еще имеется в запасе немного зерна, а вот у других случается, что перед жатвой траву варят, тертую кору и разные коренья едят… и с голоду умирают; кто в Бога не верит, тот начинает грабить.

Слушатель, рассмеявшись, едко ответил:

— Ничего в этом удивительного нет, потому что даже дворяне и рыцари, которые голода не терпят, и те часто грабят по проезжим дорогам.

Казалось, что эти смело произнесенные слова удивили хозяина хаты; он про себя подумал, что гость его наверное не принадлежит к рыцарскому сословию, если он так о рыцарях отзывается.

Быстро взглянув на гостя, он откровенно высказался.

— Послушайте, господам землевладельцам нечего удивляться. Ведь — извините за выражение — скотина, если она вдоволь наестся, то брыкается и резвится. А им тут в нашем королевстве не плохо живется.

После некоторого размышления Вядух поправился.

— Положим, так оно и на всем свете.

— Да, — подтвердил гость, — в других землях то же самое, или еще хуже.

— Но не всегда это так было, — начал Лекса. — Наши деды говорят, что раньше все были равны, что лишь потом все это испортилось… и что мужик превратился в полураба.

— Да, но, — возразил слушавший, — кто был свободным, таким и остался!

Вядух покачал головой.

— Об этом трудно говорить, — произнес он.

— Говорите, прошу вас, я с удовольствием послушаю, — прервал его сидевший на скамейке, принимаясь опять за хлеб. — Мужику совсем не так плохо у нас.

Лекса, взглянув на него пристально, покачал головой.

— Да, но, — произнес он, — за убийство мужика платят лишь четыре гривны штрафа и его родственникам шесть гривен и никакого другого наказания; за убийство землевладельца — шестьдесят гривен, а иногда этих денег не хватает… Если мужику надоест такой Неоржа, то он даже не может удалиться с его земли; он должен тогда выжидать, согласно обычаям, пока его пана отлучат от церкви, или пока обидят его дочь, или пока ему распродадут имущество за долги… Да и так…

— Но вы же судей имеете? — спросил гость.

— Судьями бывают землевладельцы, а рука руку моет; у них не добьешься справедливого решения. Если плохо рассудят, то как же тут хулить судью? Если на суде присутствует кастелян, то ему необходимо поднести в подарок горностая или куницу. Судья требует платы, и за каждое дело ему необходимо заплатить четыре гроша, так как для него не существует незначительных дел. Если нечем заплатить… приходит судебный рассыльный со своей челядью и забирает вола, платье, топор, кирку…

Путник прислушивался внимательно к словам Вядуха.

— А как же устроить так, чтобы справедливость была оказана всем? — спросил он. — Потому что и мужик должен ею пользоваться.

Вядух даже привстал со скамьи, до того этот вопрос показался ему странным.

Взглянув на спросившего, он произнес:

— Милостивый государь, я простой человек, но мне кажется, что это невозможно. Я бываю в костеле и слушаю, о чем проповедует ксендз; так заведено с тех пор, как свет существует, и так оно и останется.

Гость задумался; в это время Гарусьница и Богна начали расставлять на столе принесенное ими кушанье. Хотя оно было не изысканное, а мужицкое, голодный путник со смехом, как будто в первый раз в жизни видя такие блюда, принялся за еду.

Все ему пришлось по вкусу.

Вядух, взяв чашу и поместив ее у себя на коленях, задумчиво ел. Богна поставила перед гостем кувшин с пивом и простой деревянный кубок, инстинктивно выбрав самый красивый, желая выказать гостю свое внимание. Кубок был новый, гладко выструганный, точно выточенный, и на светлом дереве были нарисованы красные ободки.

Гость налил кубок и, кивнув головой глядевшей на него красивой девушке, приложил напиток к губам; Богна покраснела и, закрыв лицо руками, убежала к очагу.

Они несколько минут молчали, затем путник возобновил прерванный разговор.

— Расскажите мне, прошу вас, о вашем сословии и о его нуждах, — произнес он. — Об этом нужно знать для того, чтобы пособить.

— Знание знанием, — рассмеялся он, — но помочь нам даже и сам король не сумеет…

— Даже и король? — подхватил гость с удивлением, оставив еду и устремив глаза на говорившего. — А это почему? Ведь он обладает силой и может поступить по своему желанию!

— Да, но он должен щадить своих рыцарей, не раздражать дворян, потому что он царствует при их поддержке. Дворяне и рыцари заслоняют собою мужика, и его не видно из-за них. Он стоит на самом конце, последний.

— Ведь король, — пан для всех, — запротестовал слушавший, — как для рыцаря, так и для мужика.

— Это верно, — произнес Лекса, — это на словах, а в действительности выходит то, что мужик всем служит и повинуется и никто, кроме Бога, ему не покровительствует.

— Но ведь вы на такого опекуна жаловаться не можете, — со смехом сказал молодой гость.

— Я не жалуюсь, — отрезал старик, по-видимому недовольный оборотом разговора.

Наступило молчание. Гарусьница принесла новую чашу и придвинула ее к гостю; Богна подала ему ложку, предварительно вытерев ее своим передником; в благодарность он ей снова улыбнулся, и смущенная девушка вторично спряталась. Гость, утоливший уже первый голод, раньше чем приняться за новое блюдо, задумался, как будто какая-то тяжелая мысль его угнетала.

— Так вы не особенно хвалите свою жизнь? — спросил он.

— Я не хвалю ее и не хаю, — произнес Вядух. — У меня уж такой нрав, что принимаю с благодарностью все, что Господь дает; потому что если б я огорчался, то только себе бы повредил…

Он сделал движение рукой, как будто желая что-то от себя отогнать.

—