Княгиня Ольга - Елизавета Алексеевна Дворецкая

При том, как тесно всю киевскую верхушку связывало родство и свойство, князю трудно было избегать всех тех, кого так или иначе задело несчастье. Асмунд был родным братом Уты, а значит, вуем погибшего Улеба – родичем ближе отца. Асмунд не мог бросить воспитанника, да и сам Святослав ему тоже был сестричем, и воевода стоял за примирение. Но и он признавал, что для примирения необходимо наказать убийц, и ждал, когда Святослав сам придет к этому печальному выводу. В уме Святослава носились смутные мысли о том, что выход из положения лежит где-то в другом месте, и он хотел обдумать их на воле. Сперва он взял с собой пару десятков гридей из тех, кто не был связан с княжеской семьей даже свойством. Из четверых зятьев Хрольва Стрелка ему в спутники удалось навязаться только Болве: тот еще в Хольмгарде ясно показал, что даже в деле убийства свояка держит руку князя и никого другого.

Гридница Вышгорода Святославу была знакома хорошо, почти как собственная. Это был настоящий дружинный дом: три сотни оружников здесь и ели, и спали на широких помостах в два яруса, пожитки свои хранили в ларях под помостами, а оружие – на стенах. Тканых ковров здесь не имелось, зато бревен было почти не видно из-под щитов и звериных шкур. На длинных столах стояла простая посуда – глиняные горшки, деревянные блюда и миски. Только для пиров состоятельные оружники доставали из ларцов стеклянные, серебряные, расписные чаши, полученные в дар от князя или взятые как добыча. Зимой земляной пол застилали соломой, сейчас, летом – свежей травой. Лето шло к концу, самые долгие дни миновали, в длинной палате темнело, и отроки разожгли огонь в выложенные камнем широких очагах. Дым поднимался к высокой кровле, запах смолистых дров смешивался с пряным сладковатым духом сохнущей травы на полу.

Но не дешевая посуда удручала Святослава. Так же как дома, верхний край стола в его глазах опустел. По правую руку от себя, где он с отрочества привык видеть щекастые лица Игмора с Добровоем, горбатый нос Градимира, похожего на встревоженную темную птицу, острые черты Девяты и его кривую ухмылку задорного беса, теперь сидел немолодой уже, степенный Вемунд, приятный собой Болва, младшие сыновья Ивора, жившие здесь же в Вышгороде – Белча и Волегнев. Они родились не от Зоранки – бывшей Ингваровой хоти, а от водимой жены Ивора, Волицы, и потому на Игморову братию смотрели свысока. От Зоранки родились Хавлот и Бьярмод, но Хавлоту, свояку Улеба, Святослав велел остаться в Киеве. Это честное, широкое лицо, обрамленное небольшой темной бородкой, эти широкие, крепкие как камень плечи, тяжеловатый торс и легкая походка наводили его на неприятные мысли.

У гридей тоже был смущенный и несколько потерянный вид. Игморова братия всегда считалась лучшей среди них, и тень ее вины падала на всех. Но Святославу мерещилось осуждение в их опущенных глазах. Конечно, гриди обсуждали между собой убийство – и в Хольмгарде, и на долгом обратном пути, и в Киеве. Теперь все ждали – чем он, князь, ответит на обвинение, раз уж не дал клятву отыскать убийц.

На самом деле гриди смотрели на господина скорее с сочувствием: пока он не ущемлял их самих, пока оставался доблестным, храбрым и щедрым вождем, в их глазах он не мог упасть. Но среди них маловато было настолько мудрых людей, чтобы найти нужные ему сейчас слова, и в первый вечер его приезда за столом в гриднице царило унылое молчание.

– Если ты, княже, позволишь, я хочу поднять чашу во славу всех тех, кто пал с оружием в руках и был взят волей Одина в Валгаллу! – сказал Ивор, здешний воевода.

Ивор Тишина был одним из троих самых давних хирдманов Ингвара, тех, что сопровождали его с отрочества. Ивор прозвище получил за склонность к болтовне, и его веселый нрав поддерживал Ингварову дружину в дни испытаний. Среднего роста, он был старше остальных, и Святослав вдруг заметил, что сейчас, в пятьдесят пять лет, светлые волосы Ивора уже не золотистые, как раньше, а почти седые. От трех жен у него выросло восемь детей, и самый старший его сын, Одульв, возглавлял гридей Эльги. Имея прочное положение, Ивор не намерен был в этой распре примыкать ни к кому и теперь, понаблюдав за удрученным князем, решил прощупать, нет ли каких возможностей к примирению.

– За тех, кто честно пал с оружием в руках, – Святослав понял его, – я никогда поднять чашу не откажусь. Да славится Один! Да славятся валькирии – его дочери и наши невесты, в чьи объятия мы все когда-нибудь попадем! Да славятся павшие – те, с кем мы когда-нибудь сядем за стол!

Ободренные этой речью и уверенным голосом князя, гриди и оружники Вышгорода ответили дружным криком и стуком ножей по столу. Святослав поднял чашу вверх, потом плеснул на стол, потом отпил и передал Ивору.

– Тебе ведь известно, – продолжал тот, отправив чашу дальше вдоль стола, – для Одина неправых нет. Когда мужи скрещивают оружие, это происходит по воле Одина. А в привычках Одина – вносить раздор в души людей и сталкивать родичей между собой. Ты отмечен вниманием Одина, это все знают, и для подтверждения этого тебе был им послан золотой меч из волотовой могилы. Этот меч – не для рук простых людей, и этому мы тоже видели подтверждение. Все, кто прикасался к нему, кроме тебя, прожили после этого считаные дни. Это оружие – только для тебя, для владыки древнего рода, идущего от Одина…

Слушая его, Святослав следил за плывущей вдоль стола чашей. Следом за ней шла Речислава, или Речица, – дочь Ивора от Волицы, с медным кувшином в руках, чтобы подлить в братину, когда та опустеет. Взгляд Святослава перескочил на нее; молодая женщина была стройна, и даже в походке со спины чувствовалось что-то влекущее, будто она игриво повиливает несуществующим хвостом. Ощутив на себе его взгляд, она обернулась… Святослав вздрогнул. Это лицо – совсем юное, миловидное, с выражением игривости и бессердечия, с чуть раскосыми глазами, – он видел ночью год назад на волотовой могиле. И не белой убрус у нее на голове, а копна волос цвета лунных лучей… Альвит… Его собственная «невеста из Валгаллы» дала знать, что его призыв услышан.

Святослав моргнул –