Адмиралы Грейги: оклеветанные и забытые - Наталья Колева

якорных цепей (канатов) и веса якорей, определения числа команды на военных и транспортных судах. Для продления срока службы судна и его сохранности Грейг распорядился в мирное время снимать часть носовых и кормовых орудий для облегчения оконечности и снижения перелома судов. Чтобы исключить пересыхание корпусов и рангоутов при стоянке в портах, Грейг отменил стоянку у стенки и рассредоточил суда по акватории порта, что допускало свободный поворот и равномерный прогрев. При каждом посещении Севастополя Грейг лично контролировал сохранение судов в порту… Не только все перечисленное, но и много больше из того, что было сделано по приказаниям Грейга, есть в книге «Постановления о улучшении кораблестроения, адмиралом Грейгом в разное время сделанные». Мало того. Начиная с 1817 года каждую кампанию флот выходил в море для учебы. Сам Грейг ежегодно участвовал в этих плаваниях и проводил в море 5–6 недель. Экипажи учились маневрировать в составе эскадры и стрелять. Если он видел какую-то неточность в исполнении маневра, то переезжал на корабль и заставлял повторить манёвр в своем присутствии. Именно в эти годы получили мореходную и военную практику те моряки, что потом прославились в боях с турецким флотом. Алексей Самуилович Грейг добился того, что корабли превратились в грозную боевую силу.

Юлия Михайловна Грейг (Сталинская).

«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою…»

Но больше всего мне хочется рассказать о семье Грейга, его жене, детях и всех родственниках, о которых удалось узнать. Тем более, что многих из них тоже оклеветали. Женился Алексей Самуилович поздно, ему было уже 45 лет, на двадцатилетней Лее (Юлии) Сталинской. В то время такая разница в возрасте была в порядке вещей. Л. Сталинская приехала в Николаев заключать контракты на поставку леса для строительства кораблей. Лея – дочь владельца гостиницы в Могилеве, по национальности – еврейка. Для многих, это как красная тряпка для быка. Сначала Лея Сталинская стала, как бы сейчас сказали, гражданской женой Грейга. Брак был заключен позже, и свидетельство о нем есть. А вот тут гложат сомнения. Лея появилась в 1820 году, старший сын появился в 1825 году. Вопрос: либо до заключения официального брака они не были сожителями (как писали), либо она не могла 4 года забеременить? Но, что только не говорили, что только не писали по этому поводу «писатели», какой только грязью не обливали, вырывая из переписки, где она упоминалась, фразы и вставляя их куда угодно по собственному произволу.

Заметим на руке Юлии Михайловны браслет с портретом мужа и, главное, – кольцо на пальце. Ю. М. Грейг была верной и любящей женой.

Вроде всё ничего. Вот только смущает фраза: «официально признали женой в 1873 году»[51]. Да и что такое «экономка-содержанка»: либо то, либо другое. Кто признал? «Высший свет?». Вообще-то есть документ с датой бракосочетания: 30 ноября 1824 года. Ф. Ф. Вигель, не одобрявший этот брак, тем не менее писал, что Юлия Михайловна, о происхождении которой знал весь Новороссийский край, была одной из двух красавец-дочерей владельца гостиницы в Могилеве: «В Новороссийском краю все знали, что у Грейга есть любовница-жидовка и что мало-помалу, одна за другой, все жены служащих черноморским флотом и людей его окружающих, начали к ней ездить, как бы к законной супруге адмирала, только не по доброй воле, а по требованию Грейга». Классическая подтасовка Шигина в том, что перед словом «только» у Вигеля написано: «Проезжим она не показывалась, особенно пряталась от Воронцова и людей его…» Но смысл изменился кардинально, не правда ли? «Любопытство, насчет этой таинственной женщины было возбуждено до крайности, и оттого узнали в подробности все происшествия её прежней жизни, так же как Потоцкая, была она сначала служанкой в жидовской корчме под именем Леи или под простым названием Лейки. Она была красива, ловка и умением нравиться наживала деньги»[52]. Вообще-то, так называемая «корчма» – это семейное дело отца Леи и работала она на семью. О ней и Белле, сестрах «дивной красоты», вспоминал И. П. Липранди. «Могилевская Белла» вызывала восхищение приятеля А. С. Пушкина В. П. Горчакова: именно последний рассказал Пушкину о сестрах. И когда некто Шигин, в своей книге, пишет, что сказка Пушкина о старике, старухе и разбитом корыте – это о Юлии и Алексее Грейгах – это наглая ложь, потому, что сестры Лея и Белла послужили Александру Сергеевичу прообразом Дуни из «Станционного смотрителя». Липранди написал о самом Вигеле, что он «брался за перо… если был рассержен на советника, чиновника, показавшегося ему в обращении с ним не раболепствующим, тогда чернила его обращались в желчь и все попадающие под его перо беспощадно казнились. А вот если советник на неоднократное приглашение сесть, не исполнит этого или выйдет из коляски, не доезжая до его подъезда, тогда Ф.Ф. бывал в восторге, в своей тарелке… и тогда его перо изображало всё в розовом свете, что, впрочем, бывало очень редко, ибо он во всех думал видеть врагов своих, не ценителей его достоинств, его ума, в котором, конечно, никто ему не отказывает и не откажет». Очень интересную эпиграммку на Вигеля, самую знаменитую и приличную из всех неудобопечатаемых, написал С. А. Соболевский:

«Счастлив дом, а с ним и флигель, в коих, свинства не любя,

Ах, Филипп Филиппыч Вигель, в шею выгнали тебя!

В Петербурге, в Керчи, в Риге ль, нет нигде тебе житья:

Ах, Филипп Филиппыч Вигель, тяжела судьба твоя!».

7 января 1834 года Пушкин записал в своём дневнике: «вчера был он у меня – я люблю его разговор – он занимателен и делен, но всегда кончается толками о мужеложестве». Прочитав «Философское письмо» Чаадаева, Вигель опустился до доноса петербургскому митрополиту Серафиму. В 1836 году Вигель в частном письме высказывает мнение о «Ревизоре»: «Читали ли вы сию комедию? Видели ли вы её? Я ни то, ни другое, но сколько о ней слышал, что могу сказать, что издали она мне воняла. Автор выдумал какую-то Россию и в ней какой-то городок, в который свалил он все мерзости, которые изредка на поверхности настоящей России находишь, сколько накопил он плутней, подлостей, невежества. Я, который жил и служил в провинциях, смело называю это клеветой в пяти действиях [это не читая-то? – Н.К], а наша – то чернь хохочет…». Дальше круче: «…и нашим-то боярам и любо; все эти праздные трутни, которые далее Петербурга и Москвы России не