Леонтий Раковский - Адмирал Ушаков

Он встретил Ушакова с распростертыми объятиями.

— Федор Федорович, дорогой, как я рад, что вы живы! — говорил он, тряся руку Ушакова.

— Здравия желаю, Марко Иванович, — сухо ответил Ушаков.

Он был зол на адмирала. Если бы не дурацкое суеверие Войновича, если бы вышли в понедельник, то эскадра была бы цела: успели бы дойти до Варны; оставалось не более сорока миль.

— А я уж и не чаял видеть вас!

— А мы и не думали погибать! — возмутился Ушаков. — Приходилось тяжело, это верно, но мы всё одолели!

— А думаете, нам было легко? — вспыхнул Войнович. — Открылась течь. Целый вечер и ночь качали всеми помпами, отливали ведрами, котлами, — кто чем мог. Едва управились с водой. Были на краю погибели!.. А какие у вас повреждения?

— Фока-рей40 дал трещину, а остальное — пустяки: в нескольких местах повреждены борта, изрядно потрепало паруса и такелаж. Шквал так налетел, что не успели положить добавочные найтовы41. Но кое-что мы уже исправили в пути.

— Все это ничего. А вот слыхали — какая беда? «Крым» затонул, а с «Марией Магдалиной» хуже: ее унесло в Босфор. Прямо туркам в лапы. Какой срам! — рвал свои иссиня-черные волосы Войнович. — Бедный Вениамин Тиздель, ему так не повезло! У него команда на добрую половину из рекрутов. Не успел обучить!

— А на остальных судах разве меньше рекрутов? — возразил Ушаков. — Однако справились. Потому что ученье ученью рознь: на одних линьках да шпицрутенах, как бывало у Тизделя, далеко не уедешь! Тизделя как раз не жаль. Ему поделом — сам во всем виноват: не умеешь командовать, не берись! А вот моряков и корабль действительно жаль!

— Что я теперь скажу князю Потемкину? Как я напишу ему? — бегал по каюте Войнович.

— Напишите так, как было: русские люди еще раз показали, что могут преодолеть самые трудные препятствия! — спокойно ответил Ушаков.

IV

Мордвинов и Корсаков похожи на англичан более всякого чужестранца…

Если правду сказать, то у меня теперь в голове одни только географические карты и разные топографические планы. Все, касающееся до любопытства, не оставляю без внимания.

Пока в Севастополе после неудачного выхода в море чинили повреждения на кораблях и фрегатах, турки атаковали Кинбурн.

Укрепления на Кинбурнской косе охраняли вход в лиман и защищали Херсон с моря.

Видя бездеятельность русской лиманской флотилии адмирала Мордвинова, турки 1 октября высадили на косе десант. Суворов, командовавший войсками в Кинбурне, позволил десанту высадиться, а потом ударил на турок, разбил их, а остатки сбросил в море.

Начальник лиманской флотилии контр-адмирал Николай Семенович Мордвинов не оказал никакой помощи Суворову. Только одна галера «Десна» бесстрашно кинулась навстречу всему турецкому флоту.

Турки приняли «Десну» за брандер и отошли к Очакову.

В Севастополе быстро узнали о блистательной кинбурнской победе Суворова и о подвиге галеры «Десна». Все моряки превозносили экипаж «Десны» и ругательски ругали адмирала Мордвинова. Ведь в распоряжении Мордвинова было больше полусотни различных судов, до фрегата включительно, и он побоялся двинуться с места, а «Десна» смело бросилась на врага.

Мордвиновым стали возмущаться еще больше, когда узнали, что он не только не наградил мужественный экипаж «Десны», как просил Суворов, а отдал его командира под суд за самовольные действия.

Но, в конце концов, правда все-таки восторжествовала. Суворов заступился за «Десну», и Потемкин не только не судил храброго командира галеры, но произвел его из мичманов в лейтенанты.

Вскоре наступила зима. Военные действия сухопутной армии прекратились.

Флот тоже расположился на зиму.

Для Ушакова зима тянулась очень долго, хотя он был занят подготовкой своего корабля и обучением матросов меткой и быстрой стрельбе.

Ушаков не мог дождаться весны. А для Войновича, который отсиживался в адмиралтействе, зима летела слишком быстро.

Вот и весна. Зазеленели горы, зацвели деревья.

Турецкий флот снова у Очакова.

И вдруг весной Ушаков получил вызов Потемкина: немедленно явиться в Херсон.

Все офицеры на «Св. Павле» говорили:

— Куда-либо назначат нашего Федора Федоровича.

Жалели хорошего командира, но и радовались за него.

— Вот если бы светлейший назначил его командовать лиманской флотилией!

Федор Федорович и сам подумывал, что это может случиться.

Войнович был рад отъезду Ушакова.

На посыльном судне Ушаков дошел до Кинбурнской косы, а оттуда доставился в Херсон.

Два года он не был здесь. А сколько воспоминаний связано у Федора Федоровича с этим городом, где он встречался с Любушкой, и со степью, где еще видны остатки его бывших землянок.

В адмиралтействе стало тише, — на виду у грозного Очакова строили меньше. Но все же верфь жила.

Вот к ней тащатся подводы с корабельным лесом.

Лес, видимо, следует издалека: пока довезли, дубовые кряжи хорошо просохли на южном солнышке.

Вон под командой мичмана протопало отделение матросов.

— Мичман Петров, куда вы? — окликает идущий с верфи лейтенант.

— «Принцессу» конопатить! — зычно, на всю улицу, отвечает мичман.

Знакомая картина.

Ушаков сразу направился к большому адмиралтейскому дому, где была канцелярия светлейшего. Его ждала неожиданная неприятность: Потемкин уехал в Кременчуг, и никто не знал, когда он вернется.

Заботы о делах государственной важности мешались у Потемкина с забавами и пирами.

Ушаков оказался в затруднительном положении.

Скрепя сердце он направился к старшему члену Черноморского адмиралтейского правления, контр-адмиралу Николаю Мордвинову: может быть, князь передал Мордвинову то, что хотел сам сказать Ушакову?

Ушаков еще ни разу не встречался с Мордвиновым, но уже заранее не любил его. Федор Федорович чувствовал в нем завистливого, мелочного формалиста. Своими действиями Мордвинов напоминал ему Войновича.

О Николае Мордвинове Ушаков знал, что он сын известного адмирала Семена Ивановича Мордвинова, который написал книгу «Полное собрание о навигации» и перевел с французского «Книгу полного собрания об эволюции или экзерциции флотов». С этими книгами Ушаков познакомился еще в Морском корпусе.

Уже тогда все эти французские «Экзерциции флотов», переведенные Семеном Мордвиновым, и «Искусство военных флотов» иезуита Госта вызывали в молодом Ушакове сомнения.

Западноевропейская линейная тактика, перед которой все, преклонялись, как перед незыблемым законом, представлялась ему не такой уж непогрешимой истиной. А чем больше Ушаков служил на флоте, наблюдал и думал, тем больше приходил к выводу, что линейная тактика отжила свой век.

Ведь вот же на глазах у всех генерал Суворов бьет турок вопреки всем правилам сухопутной линейной тактики, перед которой так благоговеют европейские полководцы. Генерал Суворов не придерживается ее правил, смело идет на врага и побеждает.

В морской линейной тактике Ушакова всегда возмущал закостеневший порядок боя. Линейная тактика устанавливала для всех боев одни и те же правила. Она указывала заранее, как надлежит строить линию баталии, как нападать на врага. Словно это был не морской бой, а какой-то чопорный танец, в котором танцор только и боится, как бы не перепутать па. И, уже не думая, делает всегда одно и то же: шаг — туда, шаг — сюда, шаг — вправо, шаг — влево.

Смешно и нелепо!

А отец и сын Мордвиновы верили в незыблемость линейной тактики, верили в Европу. Недаром Семен Иванович Мордвинов учился во Франции, а своего сына Николая отправил учиться морскому делу в Англию — очевидно, считая, что учиться в России у Петра I нечему!

И теперь Ушаков шел знакомиться с Николаем Мордвиновым хоть и с неудовольствием, но с невольным любопытством.

Когда Ушаков вошел в роскошный кабинет Мордвинова, адмирал говорил с каким-то купцом-иностранцем по-английски. Мордвинов небрежно кивнул Ушакову и, сказав: «Повремените немного!», продолжал что-то говорить иностранцу, улыбаясь.

Ушаков стоял, глядя на графа.

Перед ним был холеный человек лет тридцати пяти, в напудренном парике и ослепительно белом адмиральском мундире. В его лице, начинавшем уже полнеть, было что-то бабье. Мордвинов походил больше на английского пастора, чем на русского адмирала.

«Так вот ты какой! Всюду хвалишь только английское, даже женился на англичанке. И конечно, презираешь русских! Оттого и Суворову не помог! У Войновича глаза глупые и неприятные, а у этого — умные, но тоже неприятные», — думал Федор Федорович.

Ушаков ждал, невольно вспоминая, как два года назад в Крым приехала какая-то англичанка — миледи Кравен. С какой предупредительностью принимал ее тогда адмирал Мордвинов!