Сборник проза и блоги - Макс Акиньшин

этот по-настоящему сложный план, как всех поиметь, не обладая ни руками, ни ногами и при этом, будучи слепой. Лживая гадюка, у которой все просчитано. Даже я, маленькая пешка и будущая королева, которая от нее все еще зависит, и у которой нет никакого другого выхода, как послушно исполнять ее волю. Потому что без Штуковины мне никак не вернуться назад.

Какая же она хитрая! Это вызывает у меня даже некоторое восхищение. Уж в чем, в чем, а по хитрости Штуковина даст фору любому.

«Почему ты задержалась, милая? Ты долго стояла на одном месте! Там было… закрыто?»

Я хмыкаю и еле сдерживаюсь, чтобы не выложить ей все, до чего только что додумалась. Время для объяснений все еще не наступило. И я стараюсь не наломать дров в очередной раз. Потому что прошлое эта та крепость, которую нельзя взять штурмом или вернуться в нее, чтобы все поменять. А когда ты сболтнешь лишнего, и все вдруг полетит в тартарары, этого уже не остановить, не отмотать назад. Вернуться, чтобы попасть обратно в ту самую секунду, когда ты даешь волю чувствам. Жаль, но в этой части Вселенной все устроено именно так.

«Нет, просто болтала»

«С кем? Я не вижу там никого».

Конечно, ты там никого не видишь, потому что ни у одного из старых мухоморов нет коннектора мультисна! Проход по которому я иду, загибается кольцом охватывая небоскреб. За поворотом лежит глухая черная тень здания напротив. Где-то слышен плеск воды и басовитое жужжание, сухой остаток миллиона звуков отраженных от тысячи стен.

«Сама с собой», — как можно спокойней говорю я. — «Куда дальше?»

«Впереди через что шагов станция его охлаждения»

«Охлаждения?»

«Он любит… холод. Он прячется под ней».

Я думаю над этим. Станция охлаждения. Голову даю на отсечение, что меня там ждет собачий холод. Пройдя ровно сто шагов, я упираюсь в дверь, которую со скрипом открываю, и у меня тут же перехватывает дыхание. Потому что из нее на меня яростно набрасывается ветер. Который треплет одежду, пронизывает до костей и выдавливает из глаз слезы. Передо мной огромный балкон, нависающий над пропастью. Сверху цветное небо Харидвара в полосах фиолетового электрического сияния, между которыми застряли спокойные глаза Штуковины. Слева в грандиозной бетонной стене вращаются циклопических размеров вентиляторы, скрытые за массивными решетками. Речи о том, чтобы разнести тут все к чертям и выковырять Железного Густава из его норы, и быть не может. Чтобы сломать хотя бы один из них, нужно что-то посерьезнее рогатки и светлой головы. Померзнув пару минут и так и не найдя ничего полезного я грустно шлепаю обратно в тепло.

«Там холодно и лед», — докладываю я. — «Слушай! Может, отложим нашу победу до лучших времен? Что-то я уже утомилась воевать. Открой мне Окно, и я подготовлюсь у себя дома получше».

В ответ та принимается кудахтать, что это совершенно неприемлемо и если мы, как давние подруги, решили уморить кретинского Густава, то обязательно должны это сделать. Должны пожертвовать всем, чтобы выжить. Что в переводе на нормальный язык звучит, что пожертвовать всем должна я. И что в случае если сейчас сдамся не видать мне милой Мусорной долины как своих ушей. Штуковина продолжает излагать причины, объясняя какая дрянь — этот Железный бог местных дураков. Скоро это мне наскучивает, и я сую коробочку с сухариком в холщовую сумочку, прерывая разговор. Все и так понятно.

Пожертвовать всем ради победы Штуковины. Конечно же, такой расклад маленькую Беатрикс совершенно не устраивает, и я достаю прекрасное средство для размышлений пузырек смертельного «Убибакта». Сворачиваю ему голову, принимаясь грустно стимулировать планы. Брони у меня нет, из оружия только засохший пучок цветов пройдохи Юсуфа, пара пузырьков жидкости от потливости ног и желание все довести до конца. С таким набором можно только самоубиться. В прямом и переносном смысле.

Вьё дьябль в желтом пальто

дата публикации:27.05.2024

Во вторник в шесть часов вечера су-интенданта Тома Требюше прокляли. Дверь в кабинет распахнулась, ударившись о стену, и в водопаде кусков штукатурки в кабинете образовался растрепанный старик в желтом пальто.

— Гаааспадин жандарм! — завопил он и немедленно прошел в партер, обняв ошеломленного су-интенданта за колени, — жене манж па дюсижур!

— Куа? — пытаясь оторвать пришельца от форменных брюк, спросил Требюше. Безумное солнце прорывалось сквозь кривые жалюзи, раскрашивая изможденное лицо ворвавшегося светлыми полосами.

— Помоги старику, подлина! — озлобился собеседник, но колени выпустил. — Подрезали! Все подрезали, скоты хуже фашистов!

Воспользовавшись свободой, су-интендант отпрянул, заняв удобное для обороны стратегическое место — за массивным, устеленным бумагами столом. И уже оттуда грозно поинтересовался у гостя.

— Кес ке ту, ле вью дьябле?

— Средь бела дня, гаааспадин жандарм! — закивал тот, — я бежал от самой Променад Дингле. Сволочь, скатина! Старого больного человека! Почти инвалида космических войск. Вы знаете, какой у меня геморрой, товарищ полицейский? Как кокандская дыня! Хотите, покажу?

С кряхтением поднявшись, пришелец задрал полы грязного желтого пальто и попытался спустить старенькие брюки с жирным пятном на заднице.

— Па! — громко остановил его Требюше, — силь ву пле, нон мантена!

— Да-да, комрад! Сильву пле, бонжур. Сука ласковая. Весь буйабес, гаспадин хороший! Давай, пиши, — трясущийся палец несколько раз ткнулся в записную книжку жандарма. — Вот. Бери ручку, записывай.

В жалюзи ударил свежий морской ветер, всплеснув ими как руками. Ошеломленный хозяин кабинета автоматически взял ручку, разговор с несущим околесицу стариком оказывал на него магическое воздействие. Ему казалось, что еще пара мгновений, и он сойдет с ума, наденет желтое пальто и будет обнимать колени незнакомых людей. Устроившись на гостевом стуле, пришелец со значение смотрел на жандарма, в кабинете висел невыносимый запах кошек и старости.

— Бу-йа-бес! — по слогам произнес пришелец, каждый раз ударяя ногтем по столу.

— Куа?

— Буйабес, говорю, что не понятного? Тринадцать эуро порция! В Кузьминках за такое на ножи ставили! Только отвернулся, глядь! Всю тарелку вылакал! Ты его рожу видел, камрад? Мордастый такой.

Внешне спокойный Тома Требюше послушно записал: «Буйабес». В душе у су-интенданта творилось черт