Преступления фашизма в годы Великой Отечественной войны. Знать и помнить - Нина Константиновна Петрова

который был огражден колючей проволокой. Мы зашли в лагерь, здесь уже много было таких же пленных, они встречали нас голодными глазами, побитые, исхудалые, не похожие на людей. Рано утром погнали нас на работу. Придя вечером в лагерь, изнемогшие от тяжелой работы, люди падали на ходу и засыпали. Каждую ночь чувствуешь, как коченеет лежащий возле тебя товарищ, становится от него холодно, тогда переходишь в другое место, но там также следует та же картина. Тысячами вывозили людей, умерших от голода, холода и немецких нагаек. Прошел целый м-ц, нас всех погнали к ближайшей железной дороге, где погрузили в немецкие вагоны для отправки в Германию. Находясь в плену, нас кормили очистками из проса, из картофеля и гнилыми бураками. В дороге получали 100 гр. хлеба в неделю, да еще вдобавок каких-нибудь прокисших помой из немецкой кухни. Каждую ночь почти половина людей умирали, но их заменяли такие же трупы, уцелевшие из какого-либо транспорта. Ехали, как по расписанию, ровно 2 м-ца, во Франкфурте-на-Одере нас разгрузили и повели в лагерь. Серые сырые бараки, как гробы, стояли рядышком. Люди, худые, черные, измученные, дрожащими руками несут что-то из кухни. Мы тоже получили ужин, и мне показалось, что я еще никогда не ел такого вкусного блюда. Суп был сварен из гнилой брюквы и старого желтого шпината. Поужинав с таким аппетитом, я улегся спать, и только утром, когда раздирающе зазвонил звонок, я подхватился и начал одеваться, следуя примеру других.

Вышли мы на построение, я присоединился к стоящей впереди колонне. Через час пришли жандармы. Тысячу раз пересчитывали, перестраивали колонны, кричали, ругались, бегали, суетились, но ничего не помогало, один человек в нашей колонне был лишний, а в другой не хватало. Товарищи, рядом стоящие, сказали мне, что я стал не в свою колонну. Я тогда вышел из колонны наперед, молнией подскочили ко мне жандармы и начали колотить кулаками, плетками, а когда я не мог стоять и упал в бессознании, они чуть не добили меня сапогами. Облив водой, меня отправили на работу. Вот так мы жили в этом страшнейшем лагере Франкфурта. В 1944 году, идя с работы, вечером мы, 6 человек, убежали. Скрывались первое время в селах, спали в соломе, а кормились тем, что приносили нам русские девушки, которые работали в селах.

Посиживая в таких щелях, мы придумывали всякие планы, а потом договоривались взорвать мост через Одер, который находился недалеко от нашего села. Достав динамит, мы подошли к мосту. В это время ни одного человека не было, все кругом спало, только наша шестерка стояла у моста. В течение нескольких минут все было закончено, мост был взорван. Тогда мы пошли дальше, почти перед рассветом мы дошли до одного села, где нас всех схватили гестаповцы. После продолжительных допросов и побоев нас перевезли в город Калыш, в тюрьму. Здесь мы уже были разделены, и я не знал, где находятся мои товарищи. Меня допрашивали о взрыве моста, но я отвечал, что ничего не знаю. Тогда меня избивали, отливали водой, снова допрашивали, снова били, а потом загоняли в камеру. Как-то на рассвете меня вызвали и 3 жандарма вывели меня во двор этой тюрьмы, от картины, увиденной мной, у меня потемнело в глазах и оставшаяся кровь хлынула к сердцу. Площадь, обрызганная кровью, представляла собой почти геометрический квадрат, со всех сторон огражденный бетонированными стенами, а через центр проходил ряд виселиц, на которых болтались поседевшие трупы. Меня подвели к одной из них и приказали взойти на ступеньки, один жандарм подошел важно ко мне, оскалил зубы и набросил мне на шею петлю. Я приподнялся вместе с веревкой вверх. Очнулся я вечером в камере лежащим на цементном полу, я не верил, что я жив, я начал расспрашивать других заключенных, как я сюда попал живым, они мне все рассказали, что было со мной. Утром меня снова допросили, снова били, снова отливали, а вечером я снова был на знакомой мне площади, где я увидел висевших своих товарищей. Мне показалось, что ни были еще живыми, но посиневшие руки и ноги безжизненно болтались в воздухе. Мне сказали, что, если я не признаюсь, завтра буду так же висеть, как и они. Но в эту ночь нашу дверь открыл офицер в русской форме. Мы замерли на месте, но когда полилась русская речь: «Товарищи, довольно вам здесь сидеть, пришел день вашего освобождения, выходите за мной!» – мы все поднялись и бегом побежали за ним. На улице дымился еще пепел рядом сгоревшей большой тюрьмы, а нашу, наверное, не успели поджечь.

Песня русских военнопленных, находящихся в немецкой неволе

В немецких лесистых песчаных полях

Бараки большие стояли.

В них тысячи пленников, русских бойцов

От голода и тифа вмирали.

Лежали в бараках в соломе гнилой,

Дышали известкой вонючей,

Вокруг тех бараков в три ряда столбы

Обтянуты дротом колючим.

А ветры бушуют, снег вихрем крутя,

Бараки насквозь продувая.

А те, кто в тяжелом тифозном бреду,

Под снежным покровом вмирают.

Товарищ, мой милый, ко мне подойди,

Прикрой мои плечи соломой.

Нет силы, я чувствую, скоро умру

Томительной смертью голодной.

Поверь мне, товарищ, нельзя подойти,

Без пищи отек, нету мочи.

И тот не дослышал последнее «прощай!»,

Тускнели уж мертвые очи.

И слышатся стоны из темных углов

Тифозно больных и голодных.

И только спокойно глядят в потолок

Глаза уже мертвых голодных.

Вот утро настало, открылася дверь,

И немцы вошли с автоматом.

Больных пристрелили на нарах в упор,

Голодных кормили прикладом.

Тяни за барак! – свирепел офицер,

Пусть ночь на снегу заночуют,

Шакалы их ночью придут навестить,

А завтра вороны учуют.

Вот утро настало и солнце взошло,

Дымились фабричные трубы,

А там, за бараком, в пушистом снегу

Валялись, растерзаны, трупы.

Над трупами кружатся стаи ворон

И щелкают клювом кровавым,

А солнце дрожит, и бледнеют лучи

Над этой зловещей расправой.

Начальник пересыльного пункта СПП-117

капитан Луговой.

Ф. М-7. Оп. 1. Д. 7066. Л. 1–9 об. Подлинник.