И на дерзкий побег - Валерий Николаевич Ковалев

— Вот эти, — показала она пальцем на насильников.

— Три шага вперед! — приказал ротный, расстегнув кобуру «ТТ».

Двое, понурясь, вышли, а третий отказался.

— Да пошел ты, — харкнул на землю.

В ответ грянул выстрел. Бывший зек рухнул на землю, посучил ногами и затих.

Подельников Лосев приказал взять под стражу и вместе с женщиной и ребенком отправил в штаб. Вскоре оттуда нагрянул особист на мотоцикле и взял с Николая объяснение. Пряча бумагу в полевую сумку, спросил:

— Зачем одного расстрелял сам?

— Чтоб другим было неповадно, — буркнул лейтенант. — По военному времени имею право.

— Ну-ну, — хмыкнул контрразведчик и укатил обратно.

Ночью поступил приказ о начале наступления, утром Лосев повел роту в атаку. В спину никто не выстрелил, поставленную задачу штрафники выполнили. Потом были ещё бои, переменный состав менялся. Сорок третий год Николай встретил старшим лейтенантом и был принят в ряды ВКП(б).

На Дону получив контузию, попал в госпиталь. После выписки назначили начальником штаба штрафного батальона 1-го Украинского фронта. Во время Львовско-Сандомирской операции[1] командир батальона погиб при бомбежке, Лосев занял его место. Победу встретил в Бреслау.

И теперь вместе с заместителем Каламбетом и начальником штаба Орешкиным возвращался из штаба дивизии, куда отвозили списки личного состава. Штрафные подразделения упразднялись, переменный состав подлежал реабилитации с последующим направлением в другие части или демобилизации. Постоянный зачислялся в резерв до особого распоряжения.

В штабе случайно узнали, что на Мензель-штрассе поляки открыли ресторан. Орешкин предложил там отобедать.

— Командир, ты когда последний раз был в ресторане? — начштаба спросил майора, когда, выйдя из здания, шли к машине.

— Не приходилось, — пожал тот плечами. — Сразу после школы училище, потом война.

— А ты? — взглянул Орешкин на Каламбета.

— За неделю до неё. Обмывал с сослуживцами очередное звание.

Каламбет был самым старшим из троих. Войну начал капитаном, под Харьковом. За отход с позиции был разжалован в лейтенанты и после этого сам напросился в штрафбат, где дорос до заместителя командира батальона. Орешкин же до недавнего времени являлся ротным, штаб возглавил на подступах к Бреслау. За время совместной службы все притёрлись друг другу, отношения были, можно сказать, дружеские.

Вскоре выехали к перекрестку, по булыжникам цокал копытами эскадрон казаков. Сразу за командиром в первом ряду растягивал меха гармошки чубатый парень в кубанке.

— душевно выводил чистый высокий голос

— дружно потягивала ещё полтораста глоток.

— Хорошо поют, черти, — притормозил Лосев, пропуская всадников, и свернул направо.

— Точно Мензелыптрассе, — указал Орешкин на надпись готической вязью на стене разбитого до нижних этажей дома.

— Эта вроде целее других, — оценил с заднего сидения Каламбет.

Многие дома на улице действительно сохранились, как и трамвайные пути, и посеченные осколками деревья (на некоторых зеленели листья). Людей на тротуарах здесь было чуть больше, а транспорта меньше. Часто попадались открывшиеся магазины и лавки. Иногда — «блошиные рынки». Там что-то меняли, продавали и покупали местные обыватели.

— Хозяйственный всё-таки народ фрицы, — покосился на них Лосев. — Вчера воевали, сегодня уже торгуют.

— Это силезские немцы. Изначально, в десятом веке, Бреслау звался Вроцлавом, и тут жили поляки. Затем их вытеснили германцы, — со знанием дела поведал Орешкин, в прошлом студент истфака.

— Тогда ясно, почему город передаем «ляхам», — хмыкнул Каламбет. — Они дадут этим силезцам жизни.

— Что-что, а загребать жар чужими руками умеют, — согласился Лосев. — Те ещё вояки.

Союзников все трое не уважали, на что имелись причины.

Во время Висло-Одерской операции армия Войска Польского особой отваги не проявляла, а порой срывала поставленные перед ней задачи. При наступлении на Сандомирском плацдарме в составе 1-го Украинского фронта её части не смогли прорвать на порученном участке немецкую оборону. За них это сделали штрафники. Тогда батальон Лосева потерял половину личного состава, и Николай после боя дал в морду польскому комполка.

На следующий день остатки штрафбата перебросили на другой участок, операция продолжалась. После её окончания батальон пополнили, и дивизия, которой тот был придан, в составе других двинулась на Бреслау. История последствий не имела.

— Вроде то, что нам нужно, — сказал Орешкин, заметив на одном из зданий вывеску «Restauracja Konspira».

Юркая машина пересекла трамвайные пути и, развернувшись, подъехала к ресторану. У тротуара стояли трофейный «опель» и наша «эмка», припарковались рядом. Лосев заглушил двигатель, вышли из кабины. Одернув гимнастерки под портупеями, направились к двери. За ней были небольшой холл. Сдав фуражки гардеробщику, поднялись по ступеням на второй этаж в зал. Под высоким потолком плавал табачный дым, слышался веселый смех и звяканье приборов. В центре на небольшой круглой сцене аккордеонист со скрипачом исполняли вальс Шуберта.

— Ничего шалман, прямо как у нас в Одессе, — растянул в улыбке губы Каламбет.

Рядом тут же возник сухонький официант в белой накрахмаленной куртке:

— Цо паны бажают?

— Выпить и поесть, — ответил Лосев.

— Пшепрашем, — указал рукой на освободившийся столик у окна, с которого второй официант убирал посуду, а когда гости расселись, поспешил выполнять заказ. Спустя короткое время на столе появились холодные закуски, домашней выпечки белый хлеб и графин янтарной зубровки. Каламбет, вынув пробку, тут же наполнил стаканы. Молча сдвинув, выпили, налегли на закуску.

Как только всё съели, официант доставил горячее — красный наваристый борщ и рубленые бифштексы с молодым картофелем, посыпанным укропом. Под них приняли по второму.

— Да, так жить