"Княгиня Ольга". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна

– Дался он мне, демонио месемврино![810] Пусть с дохлыми кобылами дерется. А вот что мне взабыль до смерти любопытно, – понизив голос, Торлейв взглянул на Агнера, – он правда бывал в Саркеле или соврал для важности?

– Что-то он разговор об этом замял быстро, – напомнил Илисар. – Сорвал, статочно.

– Как это может быть правдой, если с хазарами уже полсотни лет торгового мира нет?

– Уж не кроется ли тут некая тайна? – Агнер подмигнул единственным глазом.

– Это стоит запомнить…

По крайней мере, это дело близко касается того, ради чего меня прислали, мысленно добавил Торлейв. А не для того чтобы лечиться от любви к замужней княгине, влюбившись в девку-таль неведомого рода… Знать бы еще, почему богини судьбы сварили для него именно это зелье?

– Фрейя – самая загадочная из богинь, – сказал Агнер, и Торлейв уже не удивился, что Агнер заговорил о том самом, о чем он сейчас думает. – Она щедрее всех прочих: мало кому из смертных она не поднесет хоть раз в жизни свою пьянящую чашу, пусть для одних в этой чаше сладость, а для других – яд. Но она никогда не отвечает на вопрос «почему?»

Глава 7

Это «хочу сказать, что нет», отнесенное Торлейвом к Рагноре, тоже не осталось незамеченным. На другой день он как-то среди дня обнаружил, что Остромира остановилась возле него и смотрит, приветливо, хоть и неуверенно улыбаясь.

Повадки робких дев он знал и с готовностью встал на ноги.

– Не хочешь ли присесть? – Торлейв указал ей на помост. – Буду рад, если у тебя есть желание побеседовать со мной.

Остромира нравилась ему больше Рагноры: видно было, что это девушка прямодушная и добросердечная. На Торлейва она нередко смотрела виновато, жалея, что красивому киевскому послу оказывают недостаточно ласковый прием, но еще не имея смелости вмешаться.

– Я… да… если ты не прочь…

Она явно была смущена, но не уходила, округлые свежие щеки пылали румянцем, будто цвет шиповника.

– Для меня беседовать с тобой – честь и удовольствие, – заверил Торлейв, а потом со всей привитой ему Эльгой любезностью взял деву за руку и почтительно усадил.

Эльга с отрочества обучала племянника вести себя так, чтобы это нравилось девам, при том таила в душе грусть, что родному ее сына такая наука казалась совершенно ненужной и не шла впрок.

– У нас говорят, что ты, статочно, обиду держишь, что мы тебе всей должной чести не воздаем, – заговорила Остромира, теребя концы тканого пояса у себя на коленях. – Ты – человек рода ведомого, киевского князя брат, а мы тебя и повеселить толком не умеем…

– Не могу пожаловаться на скуку. Твой отец жалует меня честью и местом, всем, что гость может ждать от хозяина, да и другие мужи смолянские не забывают – чуть не всякий день в гости зовут.

– Ну а что же ты нас, девок, не жалуешь? – Его любезность придала Остромире смелости, и она взглянула на него искоса, с игривостью. – С той кобылой… – она подавила смех, – таким удалым витязем себя показал, а больше тебе до нас и дела нет.

– Если вас опять будут пугать переодетые кобылы, зовите меня! – Торлейв улыбнулся. – Но сдается мне, той кобыле разбили глупую голову из горшка, она теперь носит другую, малость поумнее…

Остромира закатилась от смеха, уже не пытаясь сохранить важность.

– Ну а что же ты больше не приходишь? – Отсмеявшись, она взглянула на Торлейва с мольбой, предчувствуя, что в его обществе еще не раз услышит что-нибудь смешное. – У нас весело, всякий раз песни поем, сказки сказываем. Ты, слышно, в далеких землях бывал, многое видал. Вот, про золотой меч и могилы волотовой девки бы послушали. Коли, может, ты за обиду счел, что Орча… то есть Рагнора тебе в вожатые Дединку дала, так я сама тебя нынче же проведу.

Остромира слегка наклонила голову, бросила на Торлейва взгляд исподлобья – простодушный и лукавый разом, взгляд юной девы, в которой душа ребенка, но ей известно, что она способна обольщать мужчин как женщина. Игривость ее была не той, что у Рагноры – воеводская дочь сознавала привлекательность своих бойких глаз, точеного личика и гибкого стана, но Остромира лишь знала, что она, княжеская дочь, желанная добыча и награда даже для самых знатных мужчин.

– Да кто ж она такая, эта Дединка? – подхватил Торлейв, будто всего лишь хотел выяснить, сильно ли его унизила такая пара. – Она ведь не рабыня у вас?

– Нет, она – таль. От вятичей оковских.

– Какого она рода? На Оке ведь нет своих князей?

– Князей нет, а вуйка ее там в большой чести, она вещунья, все мужи ее слушаются. Они старшего рода, уж сколько веков на Оке сидят.

– Как же Дединка сюда попала? Вы что – с вятичами воевали?

– Не воевали, а как-то раз, три зимы назад, шел от нас обоз, а вятичи напали, их тамошние вилькаи, они как-то по-другому там называются. – Остромира наморщила лоб. – Напали, хотели товар отнять, а наши их разбили, отогнали, самих взяли в полон. Потом приезжали оковские старцы своих сыновей выкупать, а Равдан взял с них таль, чтобы больше такого не было. Они жребий бросали, выпало Дединке – у нее братьев нет. И еще двое отроков у нас от них было. Один – Хотима, он где-то здесь, другой был Волшук, да он умер в ту зиму.

– Куда это от вас шел обоз? – полюбопытствовал Торлейв. – Через Оку?

– Не через Оку, а через Упу… я не знаю.

– Через Упу? – Торлейв мгновенно вспомнил Саркел, упомянутый Унезором. – С кем же вы торгуете через Упу?

– Почем мне знать? – с несчастным видом протянула Остромира. – Я же не купец! Слышала что-то… я сама была еще малая девчонка, что мне до этих дел? Может, не через Упу, а еще куда, я забыла. Ну что – придешь к нам? Девкам очень уж охота про золотой меч послушать.

Она даже прикоснулась к руке Торлейва, глядя на него с мольбой.

– Приду! – успокоил он ее. По тревоге в ее глазах и скованности повадки он угадывал, что не по своей воле она пришла его уговаривать, а кто-то ей такой урок задал. – Будет вам золотой меч.

Остромира ушла, явно довольная, а Торлейв задумался пуще прежнего – и вовсе не о девичьих глазах, как надеялись те, кто послал к нему Остромиру. Смоляне водят торговые обозы на Упу? Местность та запустела после похода воеводы Свенельда лет пятьдесят назад, но до того через Упу пролегал путь на Дон и в хазарские владения. Обозы из смолянской земли могут ходить на Оку, но чем торговать? Покупать там меха, чтобы сбывать их через Киев в Царьград, благо у Станибора есть такое право? Вполне возможно. Но Упа и тем более Саркел указывают на совсем другие связи…

И Торлейву тем легче было такие связи заподозрить, что в Киеве он про эти дела знал очень хорошо. Со времен Олега Вещего киевские князья не имели с хазарами мира и не торговали с ними. Но год от года некие люди отправлялись в Корсунь, встречались там с другими людьми, носящими высокие белые шапки, продавали им русских куниц и бобров, а если люди в белых шапках потом везли товар в Каршу и Таматарху, продавцы могли ведь ничего об этом не знать? Хельги Красный успел за несколько лет добыть немалое богатство именно благодаря своим связям, о которых «никто не знал». Люди в белых шапках, приезжавшие из Итиля и Таматархи, покупали меха, которые сам Торлейв или его люди привозили в Каршу – там помнили и Хельги Красного, и его вдову Фастрид, и его сына. А из Киева эти меха отсылали Мистина и сама Эльга, вот почему все эти годы по-прежнему «никто не знал».

Мог ли Станибор от себя проделывать ту же уловку, только через Упу и Тихий – на Саркел? Да почему же нет? Но, поскольку Киев с Итилем враждуют, от киянина это будут тщательно скрывать.

Пойти и спросить Станибора? Но с этим Торлейв решил не спешить. Следовало разузнать получше самому. И он видел к тому некий способ…

Зачем себя обманывать? Он был рад любому поводу сделать то, что очень хотелось сделать.

Чтобы этот замысел осуществить, пришлось дожидаться вечера. Пора предзимья – самая унылая и неприятная в году, но Торлейв радовался ранней тьме, промозглому ветру и моросящему дождю, что гнали людей из-под открытого неба под соломенные и дерновые кровли. Без большой надобности в такую пору во двор никто не высунется, а другого места, где их никто бы не увидел вдвоем, Торлейв не мог придумать. В девичью избу, где Дединка живет, ему нет ходу, в поварне и гриднице всегда полно народа, в хлев кто-то из женщин когда угодно может зайти, а погреб и клети заперты на замки. Оставалось прятаться за стену темноты.