Воскрешение - Денис Валерьевич Соболев

нем же, наверное, тот же отпечаток, что и на ней, что и на Аре, что и на нас всех». Впрочем, верить в это не хотелось совершенно. «Интересно, – продолжил Митя, – выпустили ли его уже из дурки?» Поколебавшись, он все же набрал Левкин номер.

– Канцелярия депутата Kнессета Розенкрейцера слушает, – ответил на иврите незнакомый женский голос с сильным русским акцентом.

«Похоже, еще не выпустили, – подумал Митя. – Но кто же эта женщина? Сиделка? Тогда почему такой ответ? Соседка по палате? Такого не бывает. И почему по его личному мобильному?

– Леву будьте добры, – сказал он, переводя разговор на русский.

– А ты, собственно, кто? – спросил все тот же низкий женский голос, как оказалось, с сильным акцентом и на русском тоже; уже непонятно, акцентом какого происхождения.

– Я его брат, – ответил Митя. – А кто вы?

– Брат?! – Голос аж взвизгнул. – А ты точно не продавец гербалайфа и многоцелевых матрасов? У депутата Розенкрейцера нет родственников, он сирота.

– Леву позовите, пожалуйста, – спокойно повторил он.

– Может, тебе еще премьер-министра? – Голос явно развлекался. – Задолбал уже. Все, хватит, пошутили и хана.

Неизвестная женщина повесила трубку. Митя позвонил снова.

– Еще раз позвонишь, ублюдок, позвоню в полицию, и за тобой приедут, – вместо приветствия сообщил все тот же женский голос.

И тогда Митя начал орать. Что именно он орал, он помнил нетвердо, но голос с той стороны трубки затих, а через некоторое время он услышал Леву.

– Да не сердись ты так, – сказал Левка. – Это моя ассистентка по законодательным инициативам.

Митя решил не перечить.

– Много приходится работать? – спросил он.

– Уж немало. Ты же понимаешь, теперь мы незаметно стали тем поколением, на чьих плечах лежит груз мира.

Митя почти поперхнулся, но, вспомнив свои еще не совсем утраченные бизнес-навыки, снова промолчал.

– Ты, говорят, огромными деньгами теперь ворочаешь, не давят? – спросил Лева.

– Не огромными. Не преувеличивай. Не о чем говорить. Если бы их еще на благое дело.

– А чем мое дело не благое? – снова спросил Лева, и на этот раз с еще более ощутимым интересом.

– Благое, – согласился Митя. – Кстати, завтра я буду в Иерусалиме. Выйдешь выпить по чашке кофе? Или ты совсем перегружен?

– Как же не выпить кофе с братом? Ты за кого меня принимаешь?

Они договорились о времени, и Митя услышал, как депутат Розенкрейцер предписывает ассистентке записать завтрашнюю встречу в ежедневник, что-то другое перенести, кому-то позвонить и что-то там такое невнятное еще кому-то наврать. Но все это уже было малоинтересным.

Повесив трубку, Митя взял мобильный и с почти детским изумлением обнаружил, что депутат Розенкрейцер в списке Kнессета действительно числится.

На следующий день они встретились за узким столиком, среди желтых каменных стен Иерусалима и еще по-весеннему непожухшей зелени.

Лева обнял его радостными и теплыми объятиями сложившегося политика.

– Как давно я тебя не видел, – сказал он улыбаясь. – Как жена? Как Арина?

– Все хорошо, все в порядке, – ответил Митя. – Как ты? Значит, несешь груз наших общих дел?

– Понемногу. Кто-то же должен это делать. Это наша общая власть.

– Последняя законная власть в этой стране, – сказал Митя, – которой я был бы готов служить, закончилась больше двух тысяч лет назад. С падением Гиркании.

Лева изумленно и недоумевающе на него посмотрел.

– Но ты молодец, – быстро добавил Митя. – Эта страна часто сбивалась с курса. Так что я буду рад помочь твоему делу. А что именно ты делаешь?

– Выходцы из Советского Союза, – объяснил Лева, – несут на себе каинову печать тоталитаризма, государственного антисемитизма и воинствующего атеизма. Мы помогаем в ее преодолении.

– В преодолении каиновой печати?

– Вот именно. Просвещенный мир готов помогать несчастным обманутым людям, выросшим под властью кровавого тоталитарного режима. И деньгами тоже. У нас есть фонд. Хотя в последнее время они стали очень скупиться. Денег не стало хватать даже на самое необходимое.

«Неужели даже на ассистенток по законодательным инициативам?» – подумал Митя; идея про ослов казалась ему более творческой.

– Понятно, – сказал он.

– Хотя в здоровом патриотизме, – продолжил Лева бодро, – как раз нашим не откажешь. Между нами, в отличие от многих местных. Ты же знаешь.

Митя отхлебнул кофе, поставил чашку, снова поднял голову:

– И давно ты Розенкрейцер?

– Так звали моих предков. У меня есть почти все неопровержимые доказательства. Я только, так сказать, вернулся к корням.

Митя кивнул:

– Понятно. Как ты себя чувствуешь?

– Отлично.

– Тебя давно выписали? Никаких рецидивов? Как я за тебя рад.

Лева неожиданно напрягся, вздрогнул и как-то судорожно, по-крысиному огляделся. Но вокруг никого не было.

– Я теперь человек публичный, – тихо ответил он.

– Разве публичному человеку запрещено болеть? – спросил Митя.

– Конечно, можно. Но сколько я себя помню, я здоров. – Он еще немного помялся, потом продолжил: – Кроме того случая, конечно. Ты, как мой брат, должен про него знать.

– Какого?

– Когда за сионистскую деятельность меня арестовали коммунистические палачи, сначала посадили на долгие годы, но потом под давлением мировой общественности сначала выпустили, все-таки уже начиналась перестройка, а потом взяли и посадили в психушку.

Митя внимательно на него посмотрел.

– Ты всегда был видным сионистом, – как бы утверждая, но и с легким вопросом ответил он. – Я всегда тобой гордился. Символом всего лучшего, что было? Всего самого еврейского?

– Об этом не мне судить, – ответил депутат Розенкрейцер. – Но это то, что про меня говорят. Перед тем как меня посадить, мне предложили отречься, но я выстоял.

– Ты молодец.

Они значительно помолчали.

– Кстати, о стойкости, – начал Митя. – Я тут попытался навести справки про нашу семью…

– Бедная наша семья, – согласился Лева, чуть оглядываясь. – Никого не осталось. Все стали жертвами кровавых большевистских палачей. А про какую часть?

– Помнишь, Поля когда-то…

– Поля, Поля… – Лева опустил голову и начал лихорадочно вспоминать. – Тетю Полю убили во время погрома? Или арестовали во время Большого террора, и она исчезла? Погибла во время Катастрофы?

Митя снова почувствовал подкатывающую волну горестного одиночества. «Неужели никого и ничего не осталось? – подумал он. – Даже этот надутый безумец…»

– Я даже не знал, что Полю назвали в честь кого-то, – сказал Митя, отталкивая горечь куда-то туда, как можно дальше, под теплую и удушливую волну полуденного иерусалимского воздуха. – Нет, я имел в виду нашу с Арей московскую двоюродную сестру, которая умерла от передозировки…

Лева вздрогнул и с ужасом отстранился.

– Какая ужасная смерть. Но ты что-то путаешь. У меня никогда не было родственницы с такой ужасной биографией. Я известный политик и конечно бы ей помог. У меня никогда не было такой родственницы. Известный политик просто не мог бы себе это позволить.

– Хорошо, – ответил Митя. – Конечно же, я путаю. Но я узнал семейную историю.

– Ты уверен, что на этот раз ты ничего не путаешь?

– Нет. Не волнуйся. Ничего такого, что могло бы тебя расстроить. Ты ведь хочешь знать, откуда мы пришли?

– Мы пришли из Земли Израиля, – сказал Лева. – Все остальное не имеет значения. После того как злодей Тит поработил наш народ, мы бродили по чужим землям, а потом вернулись в свою землю, которую к тому времени населили захватчики, наследники злодея Тита. Все остальное не имеет значения.

– И тебе неинтересно узнать, что с нами было за это время? – Митя сделал последнюю попытку.