Жена комиссара - Светлана Шахова

уже видела такое объявление утром на столбе. Однако, поняв идею конспирации, с готовностью приняла листовку.

– Мы можем показаться полицаям подозрительными, но если те обнаружат, что говорим о работе на немцев, ничего нам не сделают, – придвинувшись, подтвердила мысль Антонина Ивановна. – Я поняла, что вы своя, сочувствующая. Иначе сдали бы меня уже тогда, как только узнали, что партийная.

Немного помолчав, она поинтересовалась:

– Муж – коммунист? Воюет?

– Конечно, на фронте. Подполковник, политрук, – с гордостью отозвалась Елизавета.

– А мой – в партизанском отряде. Сама же я в городе руковожу подпольной группой.

Елизавета почувствовала, как непроизвольно заплясали уголки губ. «Вот это удача!» – воскликнул внутренний голос.

– У меня ещё вопрос, – продолжала собеседница. – Вы хотели бы помогать партизанам?

– Да, – с твёрдой решимостью ответила Елизавета, не задумываясь.

– А сколько вам?

– Тридцать четыре.

– Надо же, ровно на десять лет моложе меня. Надеюсь, Елизавета Тихоновна, вы ясно осознаёте, какой опасности себя подвергаете, соглашаясь на сотрудничество, – Антонина Ивановна испытующе посмотрела в глаза. – Ну что ж, тогда о деле. Вам следует устроиться на склад по объявлению. Пойдёмте, покажу, где это. Листовку не убирайте, на всякий случай держите в руке.

Быстрым шагом они направились мимо разграбленного магазина, пустующего рынка, тёмного ряда домов, граничащих с полем, застланным жёлтым одуванчиковым ковром.

Елизавета раньше не бывала в этой части города. Озираясь на убогие жилища, она вдруг осознала, насколько повезло найти дом по соседству с поляками. Там сразу нашлась работа. Дети перестали голодать – еда, хоть и скудная, но была всегда.

Теперь же она неожиданно оказалась перед сложнейшим выбором. Прямо сейчас предстояло решить: переждать ли трудные времена, прячась за вре́менные удобства, или очертя голову броситься в пропасть во имя спасения других, пусть и немногих.

Вдали показался огромный ангар, с разных сторон на расстоянии окружённый кирпичными строениями. По мере приближения к территории, обнесённой колючей проволокой, стало видно, что одни напоминают административные здания, другие – казармы и гаражи.

– Сегодня близко подходить не будем. Не останавливайтесь, следуйте за мной, – распорядилась Антонина Ивановна, сворачивая в проулок, где теснились неказистые дома с низкими крышами.

– Здесь одни русские, за небольшим исключением. Вон там живут белорусы…

– Какая-то суматоха в соседнем квартале, – перебила Елизавета.

– Как война началась, что ни день, то страсти… Так вот, если в конце улицы свернуть туда, откуда доносится шум, можно встретить даже… – она осеклась на полуслове, но, быстро собравшись, перевела тему и многозначительно проговорила: – Нищета круго́м. Женщины да голодные дети. Но все стараются родине послужить.

Остановились у слегка «загулявшего» забора. Из-за кустов сирени тоскливо выглядывал почерневший домишко с перекошенными ставнями.

– В общем-то, Елизавета Тихоновна, у вас ещё есть возможность подумать. Но если всё-таки решитесь и устроитесь на склад, приходите сюда за дальнейшими распоряжениями. Калитка в палисадник всегда открыта. Постучите в окно вот так, – Антонина Ивановна отбарабанила по деревяшке незамысловатый ритм.

Елизавета повторила.

– Всё понятно. Теперь мне пора. Волнуюсь за детей. Не надумали бы разыскивать.

– Да-да, я провожу другим путём. На всякий случай надо знать округу.

Они заспешили вдоль улицы. Елизавета стала рассказывать о вчерашнем происшествии с полицаем. Тем временем шум в соседнем квартале усиливался. Антонина Ивановна замедлила шаг, потянула носом.

– Вам не кажется, что пахнет гарью? – спросила настороженно.

В следующую минуту предположение стало очевидным. В небо взвился плотный столб чёрного дыма. Послышалось потрескивание горящего дерева. Огненные языки, облизав крышу, с невероятной скоростью выросли до гигантских размеров и, выплёвывая фейерверки искр, пустились в дьявольский пляс между небом и землёй.

– Пожар! – крикнула Елизавета, срываясь с места. – Там могут быть дети! Надо помочь!

Антонина Ивановна кинулась следом. Они добежали до конца улицы, но не успели свернуть, как из-за угла навстречу выскочила конопатая девушка с растрёпанными рыжими косами и округлившимися от ужаса глазами. Бросилась на шею Антонине Ивановне, путано заговорила взахлёб:

– Не х…одите туда… Они… Там… Все…

– Машенька, ничего не понимаю, – обняв и поглаживая девушку по спине, зашептала та. – Пожалуйста, соберись, объясни толком.

Хрипло отдышавшись, Маша заговорила медленнее и ровнее.

– Ну, помните еврейскую семью Захаровых? Те, которым удалось избежать гетто? Тогда комсомольцы из ячейки помогли им получить документы на право жительства в городе. Якобы нашлись свидетели и подтвердили, что они не евреи, а белорусы…

– Конечно, помню, Маша! Так что с ними?!

– Какой-то стукач сдал комсомольцев. Их… Их… всех выловили… расстреляли, а потом… Потом повесили на площади.

Елизавета зажала рот ладонью, сдерживая вскрик.

– Так это дом Захаровых горит?! – воскликнула Антонина Ивановна, пытаясь расцепить обвитые вокруг шеи руки. – Маша! Пусти! Надо бежать, вдруг успеем помочь!

– Не-е-ет! – вцепившись сильнее, прокричала та и шёпотом затараторила: – Там немцы. Они никого из дома не выпустили. Заколотили окна досками, дверь припёрли столбом и подожгли… Понимаете? Вместе с людьми подожгли… А сами стоят, караулят, чтобы никто не смел близко подойти…

Казалось, она хотела сказать что-то ещё, но не смогла, зашлась рыданиями.

– Не провожайте, Антонина Ивановна. Я справлюсь. Лучше успокойте Машу, – скорбно проговорила Елизавета и побрела как в тумане, не разбирая дороги.

В памяти вмиг пронеслись все зверства, о которых знала или видела своими глазами. Под сердцем вскипала ярость, а с ней всё больше укреплялась решимость мстить за невинно убиенных.

Вечером она зашла к пани Мруковой. Судя по вопросительно вскинутым бровям хозяйки, стало ясно: та поняла, что работница не в себе, но спрашивать о подробностях не решается.

Прерывисто вздохнув, Елизавета разразилась словесным потоком, который больше не могла сдерживать. Она изливала историю очередной казни, давясь злобой и заливаясь слезами.

Лицо пани Мруковой мертвенно побледнело.

– Звери… Ироды… – прошептала она; помолчав, и указала взглядом на дальнюю часть забора.

– Видите, соседский дом прямо за нашим? Выбитыми окнами сюда смотрит?

Елизавета обернулась.

– Давно приметила, но боюсь даже думать, кто его бросил и почему, – ответила, всё ещё всхлипывая.

– Совсем недавно там господин Йохвитсон – коллекционер предметов искусства – жил. Семью в богатстве содержал. И что же? Никакими деньгами не смог откупиться. Сыновей и престарелую мать затолкали в грузовик, увезли на расстрел. А его самого с женой на заднем дворе расстреляли… В беседке… Наверно, там удобнее было собирать выбитые золотые зубы… Дом, конечно же, разграбили. Драгоценности, дорогое бельё, золото, фарфор, мебель – всё вывезли.

В глазах пани Мруковой плескалось отчаяние. Она утёрлась носовым платком, который постоянно теребила, перекладывая из руки в руку. После недолгого тягостного молчания проговорила:

– На сегодня всё сделано, пани Лиза. Отдыхайте.

– Куда уж там? – отозвалась Елизавета. – Разве я могу детям показаться такой зарёванной? Пойду приберусь в