Они ковали ядерный щит СССР - Владимир Шатакишвили

оказать посильную помощь доваторцам – откликнулось всё Ставрополье. Собрали двенадцать пульмановских вагонов. Целый поезд! Ему дали «зелёный» свет как литерному под номером 21.

Делегацию в составе десяти человек для доставки помощи в столицу возглавил секретарь краевого комитета партии Владимир Васильевич Воронцов. А за весь состав, за его продвижение, за сохранность груза, то есть полностью отвечать за сопровождение, было поручено мне.

Столько острых моментов вспоминается! Это были и страшные бомбёжки, каждая из которых могла оказаться трагической, как, например, в Липецке. Нас приняли на второй путь. Это было нарушение устава по продвижению литерных поездов, которые – по распоряжению Сталина – должны были всегда приниматься только на первый путь и должны были быть обеспечены «зелёным» светофором.

Но что творилось тогда на станциях!.. Вокзалы перегружены людьми, которые в панике двигались от наступающих немцев буквально в противоположных направлениях… Посадки в любой поезд брались, как говорится, «с боем». Разрывы снарядов, кровь, плач детей, крики женщин. И в этой немыслимой сумятице почти обезумевший начальник станции, где нас приняли на второй путь, пытался сохранить хоть какой-то порядок… Его чуть не рвали на куски не менее обезумевшие от страха пассажиры, командиры воинских частей, начальники санитарных поездов, которым спасать людей приходилось прямо под бомбёжками.

А когда наши своими же руками сжигали стоящие на путях поезда, чтоб не достались немцам?

У всех были уважительные причины. Потому что была уважительная основная причина – война. Так вот. Мой помощник не добился приёма у липецкого начальника станции. Его просто не допустили к нему. Пришлось мне взять «управление полётами» на себя. Потом иногда мне казалось, что первоочерёдность нашего литерного поезда была такой важной, как и любое людское горе. И что женщине, к примеру, спасающей детдомовских детей из оккупированных районов, тоже нужен был литерный поезд.

– Но такие мысли, повторяю, были потом. А в то время я прилагал столько усилий, столько неожиданно откуда-то взявшейся у меня артистической выдумки, что поражался сам себе. Даже завышал себе воинское звание путём простой манипуляции – добавлял себе в петлицы «шпалы» подполковника. Ну, а в случае невыполнения требований грозился даже применением оружия. Поезд срочным порядком отправили, и сразу же на станцию совершили налёт немецкие самолёты. Бомбы попадали на тот путь, где несколько минут назад стоял наш литерный… Так что, если бы не моя напористость… – Иван Никифорович махнул рукой, как бы отгоняя воспоминания.

От Москвы предстоял ещё путь до Волоколамска. Там и располагался корпус Доватора.

– О состоянии наших бойцов-конников много говорить не буду. Они просто не верили своим глазам, что такая нужная помощь пришла с их родного Ставрополья. Что эта помощь дошла, что они смогут снова не оглядываться на последний патрон, что смогут тепло одеться, что смогут досыта поесть.

Была радость! Огромная! И со стороны нашей команды, доставившей груз, и со стороны тех, кто ожидал помощи.

И эти истощённые люди, измученные недоеданием, холодами, вынужденной необходимостью сражаться в тылу у врага, эти люди пытались меня качать на руках, как артиста или победителя.

Я быстро отбился от такого выражения ликования. Мне, сытому и одетому добру-молодцу нестандартного роста, как ты понимаешь, пришлось испытать чувство непрошеной и жгучей вины перед ними, хотя понимал, что и моё участие в их судьбе было не последним, что я тоже служил и тоже воевал на своём месте.

Неделю мы «гостили» у доваторцев. Туда и Калинин приезжал, Михаил Иванович, «всесоюзный староста». Сфотографировались на память.

Ну, а когда вернулись в Ставрополь, привезли от доваторцев мешки писем благодарности, все они были аккуратно доставлены в Комитет обороны, и радио, и газеты долго публиковали эти весточки с фронта.

С отчётом о поездке на заседании Комитета обороны края выступил В.В. Воронцов, которого там же представили к ордену «Знак почёта». Мне же досталась медаль «За боевые заслуги».

А немцы приближались к городам Кавминвод и к Ставрополю. И тут пришлось мне проявить сноровку: были осуществлены больше, чем полторы сотни рейсов до Невинномысска. В результате эвакуировали всё управление крайкома, автотехнический отдел, ремонтные бригады и офицерские семьи.

Сам я застрял: должен был взорвать родное автохозяйство, склады горюче-смазочных материалов. Но не смог выполнить поставленной задачи – на территории ещё оставались несколько семей. Ушёл чудом – немцы были уже в городе, а меня на мотоцикле увёз Виктор Фатеев, он был секретарём комсомольской организации автотехнического отдела. Свой спецотряд разыскал в Невинномысске.

А потом уже в Георгиевске пришёл приказ: прибыть со спецотрядом в Орджоникидзе. Начальник погранучилища зачитал приказ Сталина о том, что из всех отступающих пограничных частей и частей внутренних войск образуется Резерв Главного Командования (РГК). А дальше события развивались с молниеносной быстротой.

– Это всё подробно описал Александр Мосинцев. Думаю, он не будет против, если мы сошлёмся на его авторство.

«В него (РГК) вошёл и автобатальон Ивана Никифоровича. Сразу же поступил приказ: подготовить пятнадцать грузовых автомобилей для отправки в Тырныауз только что сформированный горнострелковый отряд.

В Нальчике им предстояло доукомплектоваться, получить тёплое обмундирование и боеприпасы. В Тырныаузе отряд спешивался и уходил в горы, а машины должны были возвратиться в Орджоникидзе. Однако возвращения их Медяник не дождался. Только через месяц, в ноябре, водители рассказали, что восемь автомобилей были взяты какой-то воинской частью, спустившейся с гор.

К этому времени автобатальон Медяника был уже переведён в Кизляр».

Да, водителям предстоял нелёгкий путь до Кизляра. «Пришлось им с проводником Борисом Цогоевым, хорошо знавшим дороги Осетии и Кабарды, добираться до Кизляра без продуктов и оружия. Питались, чем Бог послал. Хорошо, что хоть добрались. Автобатальон доставлял бойцов Резерва Главного Командования на передовую, вывозил раненых и убитых в тыл. Днём и ночью вертелись колёса под Малгобеком, Эльхотово, Орджоникидзе, где шли ожесточённые бои.

В начале ноября сорок второго снег в Орджоникидзе ещё не выпал, частили дожди, по-осеннему мелкие, въедливые. На дорогах стояла слякоть, размолоченная солдатскими сапогами и техникой.

Медяник только пришёл на квартиру, которую снимал неподалёку от штаба РГК, как позвонил адъютант командующего:

– Не спишь? Срочно вызывает генерал!

Стоял двенадцатый час ночи, значит, предстоит что-то очень важное. Чертыхаясь, по лужам Иван Никифорович вернулся в штаб.

В кабинете Масленникова, помимо его самого, молча сидели начальник штаба, незнакомый полковник и гражданский – небритый мужик в костюме, перепачканном грязью.

Иван Никифорович доложил о своём приходе.

– Садись, – кивнул генерал. – Вот послушай, что расскажет товарищ.

Гражданский не заставил себя ждать. Где-то под Малгобеком застрял в овраге его отступающий медицинский батальон. Кончились бензин и продукты, а на девяти машинах