И на дерзкий побег - Валерий Николаевич Ковалев

— Понятно, — вернулся на свою секцию.

Конвою вскоре надоело самому таскать термосы с баландой и мешки с хлебом, назначили раздатчиков из арестантов. В их число попал оборотистый Шаман. Теперь их вагон получал полновесные пайки и хлебово погуще. А ещё рыжий приносил новости о начавшейся демобилизации, ожидавшейся отмене продовольственных карточек и о другом. Например, что в штабном вагоне везут осужденного генерала, а в теплушке через одну — Героя Советского Союза.

— Это ж надо, — удивился низенький солдат-обозник. — Даже генерал чего-то начебушил.

Между тем по мере продвижения на восток состав увеличивался. В Курске к нему добавились ещё четыре вагона, а в Воронеже три.

— В них тоже наш брат фронтовик, — сообщил бывший вор.

— Уж не на войну ли нас везут? — предположил бывший замполит с нижних нар.

— Какую? — поинтересовался сосед.

— С Японией. Со дня на день им объявят войну. Вот и пригодимся.

— Вроде штрафников?

— А почему нет? Нас уже скоро полк. Сколько ещё будет!

В теплушке завязался спор. Большинство были «за». Всем хотелось на свободу.

«Чем чёрт не шутит», — думал, покачиваясь наверху, Лосев, а потом забылся.

И приснилась ему Москва, Первомай, и они всей семьёй на Красной площади. Рослый весёлый отец в лётной форме, улыбающаяся, в шелковом платье мать и он, в тюбетейке с красным галстуком. Был военный парад, по брусчатке шла техника и печатали шаг красноармейцы, а в высокое небо улетала песня:

Белая армия, чёрный барон

Снова готовят нам царский трон,

Но от тайги до британских морей

Красная Армия всех сильней!

Так пусть же Красная

Сжимает властно

Свой штык мозолистой рукой,

И все должны мы

Неудержимо

Идти в последний смертный бой!

— неслось из установленных на ГУМе репродукторов.

Затем площадь тряхнуло, всё исчезло. Николай открыл глаза. Состав, замедляя ход, гремел на стрелках. На фронте сны Лосеву никогда не снились. Видать, пришло время.

— Ну, так вот, — донесся снизу хрипловатый голос Трибоя. — Было это летом сорок третьего под Белгородом. Я тогда командовал взводом. Готовилось очередное наступление, и мы получили приказ провести разведку боем вместе с приданной пехотой. Целью являлся участок немецкой обороны на берегу Ворсклы, предстояло её прощупать и выявить огневые точки. Утром, часов в пять, пехота влезла на броню, в небо унеслась ракета, я дал по рации команду «Вперёд»!», и мы рванули с места. Половину дистанции, прячась в тумане, прошли на предельной скорости, а когда у реки он поредел, немцы ударили с берега так, что всем чертям стало тошно. Десант наш посыпался на землю кто куда. Танк Сашки Гамалеи справа задымил и попятился назад. Мы же со вторым танком шпарим вперёд и садим по фрицам из орудий с пулеметами.

Минут через десять командую отход. Механик-водитель врубает заднюю скорость, и начинаем отползать назад в примеченную слева, заросшую кустами низину. Там же, как на грех, оказалось болотце, механик дал газ и стал его форсировать. Но куда там. Траки погрузились в донный ил, замолотили вхолостую, и мы сели на клиренс.

«Давай, давай ходу курва!» — пинаю механика сапогом в спину. Обливаясь потом, тот заработал рычагами, дёргая машину вправо-влево, и тут нам впечатали снаряд в башню. Машину тряхнуло, в морды секануло броневой крошкой, всё стихло. Через пару минут, кашляя и матерясь, оклемались, хриплю механику: «Запускай движок». Он пытается — ни в какую.

«Спокойно, — говорю, — Санёк, давай ещё». Повторяет, результат тот же. «Ну, всё, — гудит рядом башнер[44], — сейчас наведут нам решку». И точно. Вскоре со стороны немцев показался ихний «Т-3»[45], давший по нам пару выстрелов. Броня выдержала. Затем рядом с «Т-3» возник тягач, обе машины покатили к низине.

«Так, слушать меня! — отрываюсь от перископа. — Судя по всему, фрицы считают нас дохлыми. Подпустим вплотную и откроем огонь. По моей команде».

Башнер загнал снаряд в ствол, замерли. А эта шобла между тем приближалась. Танк лязгал гусеницами впереди, тягач шёл с отставанием и чуть справа.

«Хреново, если «панцер» зайдет к нам сбоку и лупанет в борт, — забеспокоился стрелок-радист. — Там броня точно не выдержит».

«Всем молчать! — приказываю. — Ждать команды».

Сбоку заходить никто не стал (машины остановились в десятке метров напротив). Башенный люк танка откинулся, и на кромку уселся фриц в пилотке, закурил сигарету. Из тягача неспешно выбрались ещё трое, стащили с него буксирный трос и поволокли к «тридцатьчетверке».

«Сидеть тихо, — шепчу. — Пусть крепят».

Оживленно лопоча на своём, фрицы влезли в грязь, зацепили буксир за рым, а потом вернулись. Старший махнул рукою водителю тягача. Тот врубил скорость (канат натянулся), потом прибавил обороты, и мы потихоньку двинулись вперёд, освобождаясь от топи. А как только оказались на сухом, я заорал «Огонь!», и наводчик влепил бронебойный под погон башни «панцера». Её раскололо как орех, немец тут же загорелся, а механик по ходу движения (тягач всё ещё полз) снова надавил стартер, и на этот раз получилось. Танк ожил, взревев двигателем. Я приказал «Дави!», и мы прыгнули на тягач как кобель на суку. Под днищем хрупнуло, машину колыхнуло, и через минуту, объезжая злосчастную низину, мы на полном ходу рванули к своим. Когда фрицы опомнились и стали садить вслед из пушек, было уже поздно. Машина вышла из сектора обстрела. Вот такая была у нас история, — закончил Трибой.

— Ну и что? Начальство оценило? — спросил кто-то из слушателей.

— Само собой. Я получил за ту разведку боем «Звёздочку», а ребята по «Отваге». И ещё была заметка в армейской газете, только мы её искурили.

— Га-га-га, — захохотали несколько голосов.

Но самыми интересными были рассказы Василия о деде.

Война всем изрядно надоела, хотелось чего-то мирного. И Василий поведал о тайге, охоте, путешествиях знаменитого следопыта вместе с русским ученым Арсеньевым, который как раз и написал книгу. Оказывается, внук, три года учившийся в интернате, тоже её читал.

— Всё так и есть, — сказал он. — Но я знаю больше. Дед не был нанайцем, он удэге.