Леонтий Раковский - Адмирал Ушаков

Площадь уже кончалась. На самом краю сидели сапожники и цирюльники. За ними тянулись татарские арбы, запряженные осликами длинные мажары. А среди них затесалась русская кибитка, обтянутая рогожей. Она вся была наполнена деревянными ложками и чашками, окрашенными желтой лаковой краской. Седобородый дед щурил на яркое полуденное солнце выцветшие от старости карие глаза.

— Откуда, дедушка? — удивился Ушаков.

— Володимерский, родимый, володимерский!

«Эк куда его занесло!»

Федор Федорович повернул назад. «Неужели не пришла?» Стало досадно.

Он вновь смешался с толпой.

Наконец Ушаков увидал Любушку, — она оживленно разговаривала с какими-то бабами. Федор Федорович туго сходился с людьми, и его удивляла способность Любушки легко и просто разговаривать с незнакомыми.

Увидев Ушакова, Любушка направилась ему навстречу.

Она была черна от загара. На ее лице белели только зубы.

— Здравствуйте! — широко улыбаясь, приветствовала она.

— Здравия желаю! — обрадовался Ушаков. — Ты стала как молдаванка! — залюбовался он. — Ты все такая же…

— Какая?

— Красивая… Выйдем отсюда, поговорим.

Они вышли из толпы на край площади.

— Давно приехал, Феденька?

— Уже две недели. А ты?

— Я здесь больше месяца.

— И Егорушка?

— Нет, Егорушка остался с мамой. Тащить ребенка сюда, где столько болезней!.. Я приехала в это пекло лишь потому, что Павел говорил, будто из Петербурга много шлют в Херсон моряков. Надеялась встретить тебя. Павел уехал позавчера в Таганрог. Феденька, скажи лучше, как ты живешь? Я так рада, что вижу тебя! Хочется о многом поговорить с тобой, посидеть вдвоем! Знаешь, приходи ко мне сегодня обедать!..

— Лучше ты приходи ко мне. Я живу на отшибе, в отдельном домике, у самой степи. А у тебя кругом соседи. Пойдут сплетни, — поморщился Федор Федорович.

— Ну, ладно, приду я, — согласилась Любушка, и они расстались.

Ушаков с нетерпением ждал вечера.

Вечером Любушка пришла.

Денщик Федор, увидав ее, расцвел. Он не знал, как и принять дорогую гостью. Ушаков немного смутился.

— Мы с Федором Федоровичем старые знакомые, — просто объяснила удивленному денщику свой неожиданный визит Любушка, — Федор Федорович знавал меня еще в Петербурге совсем маленькой девочкой!

— Так-так. Вот и хорошо! Вот и хорошо! — умилялся Федор.

XX

Невидимой, весьма тонкой и сыростью противно пахнущий моровой яд никогда не показывается беспосредственно в наших странах в оных воздухе, но проходит к нам с восточных и полуденных земель чрез товары или зараженных оною людей.

Однажды, в конце июля, ранним утром к Ушакову прибежал адмиралтейский вестовой. Вице-адмирал Клокачев звал всех старших командиров на срочное совещание.

«Что там стряслось?» — раздумывал Ушаков, направляясь в адмиралтейство.

Первый, кого Федор Федорович увидал, входя в кабинет адмирала, был Войнович. Выпучив свои черные глаза, он важно восседал в кресле у самого адмиральского стола.

Федор Федорович сел к Голенкину, который выбрал место в сторонке, у окна.

— Что же это ты, Федор Федорович, и глаз не кажешь?

— Заработался, брат! — виновато улыбнулся Ушаков.

Работы у него в самом деле было достаточно. Но ему казалось, что все в Херсоне знают о том, что он встречается с Любушкой, знают, что она бывает у него. Правда, Любушка никогда не шла к Ушакову мимо казарм, а обходила их со стороны степи.

В кабинет вошел Клокачев. Он был чем-то, видимо, расстроен.

Все разговоры смолкли.

— Нашей верфи и нашему строящемуся флоту угрожает страшная опасность. Вчера в Херсоне появилась чума, — выпалил Клокачев и остановился.

— Всё же не ушли!

— Докатилась-таки и до нас! — послышались замечания.

— Это горше самого лютого и грозного врага. Во сто крат хуже всяких турок и их европейских покровителей. Морской флот строится на двух верфях: в Херсоне и Таганроге. В Таганроге убереглись, хотя он и ближе к Тамани, где прошлым летом объявилось это моровое поветрие. Надо и нам приложить все усилия, чтобы не дать распространиться заразе. Надо спасти Черноморский флот!

Клокачев говорил и все время подносил к носу головку чесноку — нюхал.

— Что делали в Таганроге, ваше превосходительство?

— Как убереглись они? — посыпались вопросы.

— А вот как. Капитан над Таганрогским портом генерал-майор Косливцев осматривал всех подозрительных «купцов»32, устроил карантин. Нам также немедля учредить во всех кораблях и командах карантины, выставить караул. Перед работой и после работы самим лично осматривать команду.

— А как узнаешь, что человек заболел чумой? — спросил, кто-то.

— Черные чирьи пойдут по телу. Как уголь.

— И синие пятна, морушки33, — откликнулись те, кто слыхал о недавней московской чуме.

— Горячка! Человек лежит без памяти.

— И вовсе не так. У меня в Москве зять помер. При полной памяти. Перед смертью все соленых грибков просил…

Клокачев постучал рукой по столу:

— Тише, господа! Слушайте дальше. Во всех кораблях и командах немедля зажечь костер из кизяка. Жечь круглые сутки. Помните: при чуме, как у нас на море, главное — ветер. Ведь не зря и называется «моровое поветрие». Если команда идет на работу и встретит незнакомого человека, то смотреть, чтобы он не выиграл у тебя ветер. Ежели надо переговорить с ним, то становись так, чтобы вы оказались на ветре.

— Ваше превосходительство, я полагаю, кроме ветра есть еще что-то, — сказал Ушаков. — Если бы только один ветер, то чума пошла бы и дальше, а ведь она второй год держится только на побережье.

— А как в семьдесят первом годе пожаловала в Москву, забыли? Ежели не в ветре, то, извольте сказать, в чем тогда? — обернулся к нему Клокачев.

— Не знаю, ваше превосходительство. Я не лекарь. Я только сказал, что думал.

— Думать нечего. Слушайте, что приказывают, господин капитан второго ранга!

Ушаков покраснел и смолк.

— Людям побольше есть чеснок. И обливаться уксусом. Песен не петь. Работы не прекращать. Но в Ахтиарскую бухту ничего не отправлять: не занести бы мор на готовые корабли.

И Клокачев распустил собрание.

Командиры уходили, озабоченно обсуждая неприятную новость.

— Видишь, сам же говорит: «не занести бы»; значит, не в одном ветре дело! — шептал Голенкину Ушаков, когда они выходили из адмиралтейства. — А то выйдет, как бабы говорят: «ветром надуло».

— Никто ничего не знает, — ответил Голенкин. — А наш Паша угодил: вовремя убрался из Херсона! Ну, Феденька, держись!

— Будь здоров, Гаврюша!

Когда Ушаков пришел к своей команде, там уже знали о страшной новости. Судили-рядили на все лады:

— Не суждено — не заболеешь.

— Бояться не надо. Кто боится, того сразу возьмет.

— Береженого и бог бережет!

— Бог-то бог, да и сам не будь плох!

— Слыхал: уксусом надо обливаться.

— Пей водку — ничто не возьмет!

— Дяденька, а что с человеком тогда случается?

— Голова дюже болит.

— Это когда головная горячка, тогда голова болит, а тут горячка гнилая…

— И что же тут?

— Сине-багровые пятна по телу. И мясо клочьями лезет. Заживо человек гниет…

— Несладко!

— Чума есть всякая: одна холопская, другая — барская. От барской ни ты, ни я не помрем. Вон в Москве была барская — одни баре мерли, ровно мухи.

— Барская-то чума была не тогда. Вон как Пугачев шел с Урала, он, сынок, был барам пострашнее всякой чумы! Вон когда они нигде не могли найти себе места!

— Дяденька, а здеся какая чума?

— А здесь — холопская. Купил солдат у торговки старые шаровары, хотел себе штаны сделать. Торговка, к примеру, сегодня ноги кверху, а его, раба божьего, назавтра скрутило.

— Сми-ирно! — прервала команда разговоры.

Ушаков стал перед строем:

— Вот, братцы, слыхали, какая напасть? Главное: смотреть за собой, чтобы сам и одежда — в чистоте, тогда никакая хворь не пристанет. Посторонних людей сторониться. Не здороваться за руку. Вещей чужих не трогать. Что надо будет купить, пойдем в строю, с офицером. Итак — беречься, но не трусить! Носов не вешать! Как в бою! Молодцами!

— Рады стараться, ваше высокоблагородие!

И команда бодро пошла на работу.

Вечером после работы Ушаков сам привел команду в казармы.

На улицах чадили костры из навоза, камыша и бурьяна. Солнце проглядывало сквозь дымные облака, как кровавый шар.

У капитана 2-го ранга Федора Ушакова все было готово: уксус для обливания команды, карантин, — для него он, выделил мазанку, где помещался лазарет. Вокруг расположения команды корабля № 4 стояли посты, не пропускавшие никого.