Рашид Кешоков - По следам Карабаира Кольцо старого шейха

—  Ну! Тихо, не буянить,— схватился за кобуру писто­лета Алферов. Но завхоз сник так же быстро, как вспых­нул. Сел на скамью и закрыл лицо руками.

—  Берите, сажайте! Будьте вы прокляты! — глухо про­бормотал он.

Осодмильцы уже выкапывали из грядки толстый дубо­вый кряж. Бревно оказалось сколоченным из .двух корыто­образных, выдолбленных изнутри половин.

Шукаев, просунув в щель лопату, отодрал крышку

—   Вот где была собака зарыта,— сказал Ляпунов, рас­сматривая новенькие, обернутые промасленной бумагой вин­товки и пистолеты.

Всего в дубовом корыте оказалось два винчестера, одна кавалерийская винтовка, три револьвера системы «наган», парабеллум, два маузера и около шестисот патро­нов.

—   Хороша коллекция, Тугужев,— сказал Ляпунов, ис­коса поглядев на арестованного.

Тот встал, не подняв головы. Старая Чаб и Рахма мол­ча- смотрели, как Озармаса под конвоем препроводили в ма­шину.

4. ЗОЛОТОЙ МЕДАЛЬОН

Греб Жунид неважно. Когда он брался за это, лодку обыч­но заносило боком или поворачивало поперек течения. Вооб­ще, все, что касалось воды, он делал весьма посредственно. Плавал, по собственному выражению, «ниже среднего», не признавая никаких стилей, нырять не умел совсем, зажму­ривался и отплевывался всякий раз, когда во время купанья вода попадала ему в лицо.

Поэтому он и не сел за весла, предпочитая оставаться на корме. Допросив вчера Рахму, он решил сегодня побывать на месте происшествия, ибо то, что дал первый осмотр, про­изведенный Дорофеевым, никоим образом его не устраивало

Эдиджев, доставив по назначению задержанного Озармаса Тугужева, успел-таки опросить местных жителей, но никто не знал человека, который бы откликался на кличку Пако Пробовал Гамар выяснить также знакомства и приятельские связи Хакаса Хатумова, но мало успел в этом. Семья Хату-мовых жила уединенно.

На веслах сидел один из двух осодмильцев, которых Эдиджев по распоряжению Жунида взял на остров в качест­ве помощников и понятых. Сам Гамар устроился на носу, задумчиво потягивая папиросу

Лодка быстро скользила вперед. Они были уже на сере­дине реки. Солнце зашло за тучи, над Кубанью висел гото­вый пролиться дождь. Но у Жунида не было ни времени, ни желания разглядывать пейзаж. Во-первых, он порядком ус­тал за эти дни, а во-вторых, пытался мысленно привести в какую-то систему все, что уже было ему известно.

Итак, что он знает?

Преступление совершено около десяти месяцев тому назад. Никакого расследования по сути дела не велось. Зна­чит, виновные уже давно перестали бояться разоблачения. Это хорошо и входит, так сказать, в его, Жунида, актив.

Приметы неизвестных более чем неопределенны. Об од­ном из них девушка говорила, что он слегка косит. Может быть, это так, а может, и нет. Ей могло ведь и показаться в пылу борьбы. Она сопротивлялась изо всех сил и кричала, а ей зажимали рот ладонью. Где уж тут рассматривать обид­чиков Однако Сысоева уверяет, что сможет узнать их. Пред­положим. Но ведь опознания ею преступника мало для обвинения. Ни один прокурор не поручится за исход при таких шатких доказательствах.  

Дальше. Показания Рахмы. Дают они что-нибудь? Безус­ловно. Рахма, плача, рассказала, что за ней ухаживал счето­вод из Афипса Умар Чухов. Хакас ревновал. Всячески поно­сил ее жениха. А теперь счетовод в Краснодаре под стражей и обвиняется в ограблении магазина. На свидании, когда Рахма приезжала к нему в КПЗ, он клялся, что ни в чем не виноват

Наконец, именно она помогла установить, что Хакас Хатумов и автор письма к ней — одно и то же лицо. Таким образом, выходило, что студент торгового техникума лично знаком с одним из насильников, по кличке Пако, причем называет его так только Хатумов. Если, конечно, кто-либо другой не носит такого же прозвища, что, впрочем, малове­роятно

Есть новое и в показаниях Марии Сысоевой, которую он допросил сегодня, как только она возвратилась из Красно­дара.

Девушка эта была на вид простенькая и незаметная Кругленькое белое личико с чуть вздернутым птичьим носи­ком, большие открытые, чуть грустноватые глаза. Ей было семнадцать лет. Вызвал он и учительницу, Мать Лени Куд­рявцева. Во время допроса Жунид старался быть как можно более осторожным, чтобы необдуманным словом не задеть стыдливости девочки. Кудрявцева несколько раз с видимым одобрением посматривала на него.

Так что же нового сообщила Мария? Собственно, ново­го не было: просто Дорофеев по небрежности не внес этого в протокол. Когда неизвестные втащили девушку в бригад­ный домик, она рванулась. Один из парней схватил ее за воротник платья, и рука его нащупала медальон, висевший у нее на шее. Он сдернул украшение, разорвав цепочку, и от­швырнул на пол. Медальон раскрылся. Второй, тот, что ко­сил, подобрал его и, рассматривая, повертел в руках. Мария закричала и дернулась, пытаясь вырваться. Схватив ее, ко­сой взмахнул рукой и медальон отлетел куда-то к стене

Потом уже, когда они ушли, обессиленная и разбитая, обливаясь слезами, она искала безделушку, но так и не на­шла. При первом осмотре места происшествия Дорофеев тоже не обнаружил медальона, который был дорог Марии как по­дарок матери, умершей два года назад.

Что же касается Лени Кудрявцева, то он нужен только для того, чтобы подтвердить услышанную им кличку — Пако.

Словом, если Хатумов откажется назвать настоящее имя человека, которого упоминает в письме как Пако,— дело пло­хо. Все весьма шатко и проблематично.

Жунид первым выскочил из лодки на остров. Пока осодмильцы привязывали ее, они с Эдиджевым осмотрелись.

К бригадному домику, стоявшему на опушке, вела полу­заросшая тропинка. По бокам ее густо столпились высокие вербы. Домишко накренился, камышовая крыша его слежа­лась и провисла на стропилах, окна покосились, многих сте­кол недоставало.

Жунид, шедший впереди, остановился на опушке, разгля­дывая это запустение, потом щелкнул несколько раз своим «фотокором» и вдруг... хлопнул себя по лбу Письмо Хакаса он читал в пылу поисков оружия у Озармаса и обратил вни­мание только на знакомую уже кличку — Пако. Все осталь­ное ему, как и Ляпунову, показалось не заслуживающим внимания. Но ведь там шла речь о медальоне!

— Что, начальник? — спросил Гамар.

— Гамар Османович, дорогой! — воскликнул Жунид.— В своих показаниях Сысоева все время называла эту штуку — кулон! А ведь кулон и медальон — это почти одно и то же! Понимаешь, милый ты человек! Как же раньше я не догадал­ся! Хатумов пишет о пропавшем украшении!

Эдиджев почесал в затылке, ничего не понял, но, верный своей привычке прпусту не расспрашивать, промолчал.

Мысленно обругав себя идиотом, каким-то шестым чув­ством ощущая, что близок к истине, Жуни? бпосился к до­мику. Остальные поспешили за ним.

Внутри стоял старый, треснувший посредине дощатый топ­чан, на нем валялась полуистлевшая овчина. В углу — сло­манный венский стул, сбоку — полуразвалившаяся кирпичная печка. Вдоль изъеденных шашелем плинтусов грудами лежала отлетевшая от плетневых стен глина и куски побелки.

Первый беглый осмотр ничего не дал. Тогда Жунид раз­делил комнату на участки и, расставив людей, распорядился детально осматривать каждый квадратный сантиметр пола. Они поднимали комья глины, заглядывали в каждую щель. Часа через полтора у Шукаева заныла спина от неудобного положения, а злополучный медальон не находился.

—  Ничего нет, начальник,— сокрушался Гамар.— Может, не надо искать?

—   Надо, Гамар, обязательно надо. Медальон — здесь, или я совсем не гожусь для работы в угрозыске.

По крыше домика забарабанили редкие, крупные капли дождя.

«Да,— вдруг подумал Жунид,— но если в письме речь идет о том самом медальоне, то почему студент хватился его так поздно? Где он был десять месяцев назад?» Ответить на свой вопрос он не смог и продолжал поиски.

Наконец взгляд его остановился на печке, заваленной упавшими с потолка жердями и штукатуркой. Жунид подо­шел и, подозвав Тамара, велел освободить печку от хлама. Чугунная плита треснула в нескольких местах и почти про­валилась в топку Под плитой застрял разный мусор: старые, провонявшиеся селедкой газеты, порванные резиновые кало­ши, невесть каким образом попавшие сюда, тряпки и обго­ревшие спички. Жунид начал неторопливо и методично вы­таскивать всю эту рухлядь, внимательно осматривая каждый предмет. И вдруг,    в носке калоши что-то блеснуло.

—   Есть!

Эдиджев и осодмильцы склонились над печкой. Гамар присветил фонариком (из-за туч и дождя в домике стало темновато).

—  Не трогать! — остановил их Жунид. Выдернул из за­писной книжки несколько чистых листков и, не касаясь без­делушки пальцами, завернул ее в бумагу и сунул в свою неизменную сумку.