Серена - Рон Рэш

и цифрами. На некоторых камнях, выстроившихся вдоль четырех стен, уже были выбиты имена и даты, другие оставались безымянными, не считая изображений агнцев, крестов и хитроумно переплетенных ветвей с листьями. Здесь сильно пахло мелом, а земляной пол побелел, как от свежевыпавшего снега. Сурретт сидел на деревянной скамеечке, уперев в край верстака еще один камень. Рабочий комбинезон мастера дополняли шляпа и фартук; при работе он низко сгибался над мрамором, орудуя молотком и зубилом в считаных дюймах от лица.

Рейчел постучала в дверной косяк, и мастер обернулся: одежда, руки и ресницы белым-белы от мраморной пыли. Отложив молоток и зубило на скамью, он, не произнеся ни слова, направился в заднюю часть мастерской, где поднял мраморную плиту размером шестнадцать на четырнадцать дюймов, которую Рейчел заказала спустя неделю после смерти отца. Прежде чем девушка успела хоть что-то сказать, Сурретт водрузил камень в дверном проеме и, отступив на пару шагов, встал рядом с Рейчел. Вместе они созерцали готовое надгробие: выбитое в мраморе имя Эбрахама Хармона, а над ним – стилизованный крест, который Рейчел выбрала из альбома эскизов.

– Вроде неплохо вышло, – сказал каменщик. – Тебе нравится?

– Да, сэр. Очень даже, – кивнула Рейчел, но сразу замялась. – Остаток суммы… Я думала, что смогу собрать деньги, но не получилось.

Это известие не особо удивило Сурретта, и Рейчел предположила, что мастеру далеко не впервой слышать подобные признания.

– То седло, – добавила Рейчел, кивнув в сторону привязанного коня. – Я могла бы рассчитаться им, если вас устроит.

– Я знавал твоего отца. Кое-кто считал его чересчур колким, но мне он нравился, – сказал Сурретт. – Придумаем что-нибудь другое. Седло тебе еще пригодится.

– Нет, сэр, не пригодится. Я продала лошадь мистеру Доналдсону. Начиная с будущей недели оно мне без пользы.

– Значит, отдаешь коня после выходных?

– Да, сэр, – кивнула Рейчел. – Тогда покупатель и приедет, чтобы забрать сразу и лошадь, и корову.

Мастер-каменщик на миг задумался.

– Тогда я возьму седло, и будем квиты. Пусть Доналдсон вернет мне его, – сказал Сурретт, выдержав паузу, пока мимо катила еще одна грохочущая колымага. – Кого ты наняла перевезти камень?

Рейчел вытянула из седельной сумки уголок мешка из-под капусты.

– Решила, что и сама управлюсь.

– Этот камень весит больше, чем кажется. В нем под тридцать фунтов, не меньше, – поднял белые от пыли брови Сурретт. – Такой тонкий мешок попросту не выдержит веса. К тому же, когда доберешься, камень еще нужно будет поставить.

– Я взяла с собой мотыгу, – сказала Рейчел. – Если вы поможете прицепить камень к седлу, все получится.

Сурретт выдернул из заднего кармана красный носовой платок и, моргая, протер им лоб. Платок вернулся в карман, а взгляд мастера-каменщика – к лицу Рейчел:

– Сколько тебе лет?

– Почти семнадцать.

– Почти?

– Да, сэр.

Рейчел ждала, что мастер Сурретт вот-вот повторит ей слова вдовы Дженкинс: она, дескать, несмышленая девчонка и не знает жизни. И будет прав, конечно. Не поспоришь, ведь все нынешнее утро она только и делала, что ошибалась: от сроков появления зубов у младенца до цен в магазинах.

Склонясь над надгробием, мастер сдул белую крошку с одной из вырезанных литер. Задержал руку на камне, будто лишний раз убеждаясь в его прочности. Потом выпрямился и распустил завязки кожаного фартука.

– Не особо-то я и занят, – объявил Сурретт. – Брошу камень в свой грузовик и прямо сейчас отвезу на место. И вкопаю тоже.

– Спасибо, – сказала Рейчел. – Так любезно с вашей стороны…

Вновь проехав через Уэйнсвилл, она вернулась на старую платную дорогу и двинулась по ней на север, но вскоре свернула на тропу, отличную от той, по которой приехала. Дорога здесь была круче и петляла меж камней; стальное лезвие мотыги стало бренчать о стремя. Конь под Рейчел дышал все тяжелее, втягивая разреженный воздух раздутыми ноздрями. С плеском они одолели неглубокий ручей с прозрачной студеной водой. О подол платья Рейчел то и дело терлись кожистые листья рододендрона.

Через полчаса тропа привела их на вершину самого высокого хребта. Лес подался здесь назад, открывая взгляду чей-то заброшенный дом. Входная дверь распахнута настежь, на крыльце – кастрюли, тарелки и покрытые плесенью одеяла, свидетельство поспешного бегства хозяев. Над притолокой прибита ржавая подкова: чтобы поймать и удержать всю удачу, какая только выпадет на долю жильцов. Очевидно, удачи им не хватило, подумала Рейчел. Девушка понимала, конечно, что без хорошего урожая женьшеня в этом году и ее дом будет выглядеть точно так же.

Горы и лес вскоре опять окружили ее, сомкнув строй. Здесь росли деревья лиственных пород, и солнечный свет с трудом проникал сквозь их листву, словно просеиваясь через множество слоев кисеи. Птицы молчали, а впереди не петляли по тропе ни олени, ни кролики. Только пеньки и поганки по обочинам да треск желудей под тяжелыми копытами Дэна. В лесу пахло свежестью, словно тут совсем недавно прошел дождь.

Совершив последний рывок вверх, тропа уткнулась в дорогу. Прямо напротив высилась пустующая церковь, обшитая крашеными досками. На широкой двери висел замок, а некогда белая краска потускнела и уже начала облезать. В лагере лесорубов жило теперь так много людей, что преподобный Болик проводил службы не в церкви, а в лагерной столовой. Грузовика мистера Сурретта у кладбищенских ворот не было, но Рейчел увидела, что камень уже вкопан. Привязав Дэна к прутьям ворот, девушка вошла на территорию кладбища и двинулась вперед, минуя надгробия: то простые булыжники, добытые из ручья, без имен и дат, то плиты из мыльного камня или гранита, а иногда из мрамора. Попадавшиеся на глаза фамилии были ей знакомы: Дженкинс, Кэндлер, Макдауэлл, Пресли – и Хармон. Она уже почти дошла до отцовской могилы, когда услыхала протяжный вой, донесшийся со склона под кладбищем и похожий на тоскливый плач козодоя или на гудок далекого поезда. Стая бродячих собак пробиралась через поляну; та псина, что выла, обратив к небу морду, теперь бежала, спеша догнать остальных. Девушка вспомнила о подвязанной к седлу мотыге и подумала, не достать ли ее на случай, если собаки свернут на гребень, но вскоре они все до единой скрылись в лесу. Вновь воцарилась тишина.

Рейчел постояла у надгробного камня; могила темнела среди других свежей землей. Жить с отцом было непросто: он был неуклюж в выражении своих чувств, предпочитая молчание разговорам. Не характер, а кухонная спичка, которая только того и дожидается, чтобы ею чиркнули, – тем более когда отец бывал навеселе. Одно из самых ярких воспоминаний Рейчел о матери – то, как в жаркий день девочка прилегла на родительскую кровать. Удивляясь, она