Всадники Апокалипсиса. История государства и права Советской России 1917-1922 - Павел Владимирович Крашенинников

Социологический срез первой волны русской эмиграции дала З. Гиппиус: «…Одна и та же Россия по составу своему, как на родине, так и за рубежом: родовая знать, государственные и другие служивые люди, люди торговые, мелкая и крупная буржуазия, духовенство, интеллигенция в разнообразных отраслях ее деятельности – политической, культурной, научной, технической и т. д., армия (от высших до низших чинов), народ трудовой (от станка и от земли) – представители всех классов, сословий, положений и состояний, даже всех трех (или четырех) поколений – в русской эмиграции налицо» [137].

Так что бежали не только аристократы, белые генералы и буржуи, а все те, перед кем вставал вопрос: «остаться в стране, охваченной пламенем жестокой, братоубийственной войны, обрекая себя и своих близких на муки и смерть, или эмигрировать»[138].

Немало людей оказались эмигрантами, не сходя с места (например, художник И. Е. Репин), оказавшись в государствах, отколовшихся от Российской империи (Финляндия, прибалтийские страны, Польша, западные Украина и Белоруссия и т. д.). С учетом этих обстоятельств, а также наличия реэмиграции[139] количество людей, покинувших бывшую Российскую империю в 1918–1922 годах, оценивается в 1,5–2 млн человек[140].

Тяжелейший удар по интеллектуальному потенциалу и цивилизационному уровню страны нанесла массовая эмиграция ученых, испытывавших по отношению к себе если не физический[141], то моральный и психологический террор.

Охлократические настроения в обществе, подогреваемые большевиками, привели к пренебрежительному отношению к людям, не занятым физическим трудом, к проявлению классовой ненависти по отношению к «пособникам буржуазии» и «лакеям капитала», как называл «гнилых интеллигентиков», «мнящих себя мозгом нации», В. И. Ленин[142]. В марте 1918 года президент Академии наук А. П. Карпинский писал наркому просвещения А. В. Луначарскому: «Глубоко ложное понимание труда квалифицированного как привилегированного, антидемократического… легло тяжелой гранью между массами и работниками мысли и науки»[143]. Инициированный процесс жилищного передела только ускорил эмиграцию.

В итоге «в целом не менее четверти ученого и профессорско-преподавательского корпуса покинуло Россию и обосновалось за рубежом»[144]. Нельзя, конечно, не упомянуть об иррациональной по своей сути депортации в 1922 году по личному указанию Ленина многих выдающихся философов, юристов, социологов, экономистов, педагогов. «Изгнанники идеи», отбывшие на «философском пароходе», сделались величинами мирового масштаба, а русская философская мысль благодаря их трудам стала частью философской культуры человечества. То же можно сказать о социологии и экономике, как, впрочем, и о технических науках.

А что же враги большевиков? Они начали применять террористические методы борьбы практически сразу же после Октябрьского переворота. Так, уже 28 октября 1917 года юнкера, освобождавшие от красноармейцев Московский Кремль, взяли в плен сдавшихся им в ходе переговоров солдат 56-го запасного пехотного полка, а также охрану кремлевского Арсенала. Им было приказано выстроиться, якобы для проверки, у памятника Александру II, а затем по безоружным людям открыли огонь[145]. Было убито около 300 человек[146].

Тогда же известный правый деятель, создатель «Союза Михаила Архангела» В. М. Пуришкевич говорил участникам своей подпольной антисоветской группы «Русское собрание»: «Необходимо… ударить в тыл и уничтожать их беспощадно: вешать и расстреливать публично в пример другим. Надо начать со Смольного института и потом пройти по всем казармам и заводам, расстреливая солдат и рабочих массами»[147].

Массовые репрессии против партийных и советских деятелей, а также сочувствующих или якобы сочувствующих им граждан стали осуществляться еще первыми разрозненными вооруженными антибольшевистскими отрядами. После формирования белых армий эта практика продолжилась уже на централизованной основе.

Еще в начале формирования Добровольческой армии Л. Г. Корнилов заявлял: «Пусть надо сжечь пол-России, залить кровью три четверти России, а все-таки надо спасать Россию. Все равно когда-нибудь большевики пропишут неслыханный террор не только офицерам и интеллигенции, но и рабочим и крестьянам»[148]; «Не берите мне этих негодяев в плен! Чем больше террора, тем больше будет с нами победы!»[149]. В итоге расстрелы пленных красноармейцев белыми отрядами после боя стали системой.

Не лучше обстояли дела и на Восточном фронте, причем доставалось не только большевикам, но и эсерам – деятелям Комуча. Член ЦК партии правых эсеров Д. Ф. Раков после освобождения из омской тюрьмы писал: «И в то время, когда жены убитых товарищей день и ночь разыскивали в сибирских снегах их трупы, я продолжал мучительное свое сидение, не ведая, какой ужас творится за стенами гауптвахты. Разыскивать трупы убитых было чрезвычайно трудно еще и потому, что убитых, в связи с событиями 22 декабря[150], было бесконечное множество, во всяком случае не меньше 1500 человек. Целые возы трупов провозили по городу, как возят зимой бараньи и свиные туши. <…> Омск просто замер от ужаса. Боялись выходить на улицу, встречаться друг с другом»[151].

Впрочем, и сами деятели Комуча – эсеры и кадеты – были по горло в крови. Их приход к власти летом 1918 года сопровождался расправой над многими партийно-советскими работниками. На территории, которую контролировал Комуч, были созданы структуры государственной охраны, военно-полевые суды, применялись «баржи смерти»[152]. На территориях Поволжья, которые контролировал Комуч, летом-осенью 1918 года были арестованы и заключены в тюрьмы около 20 тысяч человек, жертвами антибольшевистского террора стали около 5 тысяч человек[153].

Многочисленные примеры расправы противников Советской власти над пленными красноармейцами и гражданским населением, нередко с применением изуверских, садистских методов, приведены в уже цитировавшейся нами книге И. С. Ратьковского «Хроника белого террора в России. Репрессии и самосуды (1917–1920 гг.)». В основном это эксцессы со стороны отдельных формирований белых армий и независимых партизанских отрядов в ходе бесконтрольных погромов и самосудов. Не отставали в этом неблагородном деле и войска интервентов[154].

Не обошлось без еврейских погромов, элементарного грабежа и бандитизма. Как правило, этим грешили белоказачьи формирования[155]. Это не было целенаправленной политикой – офицеры и рядовые, озлобленные, желающие мстить, потеряв всякий моральный облик вследствие употребления алкоголя и наркотиков, творили не политический террор, а мародерство и убийство ради убийства, совершая тем самым военные преступления[156].

Кроме низового террора на территориях, контролируемых белыми армиями, существовал и централизованный. Он осуществлялся официально созданными органами – как гражданскими (органы юстиции, государственной охраны, внутренних дел), так и военными (контрразведка, военно-полевые суды). С середины 1918 года в юридической практике белых правительств видна линия по выделению дел, относящихся к выступлению большевиков, в отдельное судопроизводство.

Следует иметь в виду, что высшие офицеры Белой армии, в отличие от их оппонентов из Красной Армии, были вынуждены не только заниматься военными вопросами, но и отвлекаться на