Юрий Щеглов - Победоносцев: Вернопреданный

А разве не так? Не так, когда дело касается большевизма, пришедшего к власти с помощью террора, и не только своей партии. На большевизм поработали и эсеры. И что в итоге? Разгон Учредительного собрания, аресты социалистов, расстрел рабочей демонстрации и прочие прелести зарождающейся диктатуры пролетариата. В Верховном совете — этой пародии на «советский парламент» — вообще никаких партий не сидело, выборы превратились в уголовный фарс, агитаторы созывали голосующих, стуча сапогами в двери или бросая бюллетени в урны пачками. Сталин с прихвостнями баллотировался в одном Бауманском районе и получал без малого сто процентов в свою поддержку.

С привкусом геополитики

В Лейпциге, о котором я уже упоминал, в конце 80-х годов была опубликована переписка между обер-прокурором и анонимным защитником единоверцев-лютеран, живущих в остзейских провинциях. Послание человека, скрывающегося под инициалами Б.М., наполнено тяжелыми упреками, и я не стану разбирать, имеют ли они под собой веские основания. Не стану я разбирать и фактическую основу послания доктора богословия Мецгера и пасторов Бехтольда и Фрауэнфельдера по поводу стеснения евангелических единоверцев в русских областях. Из этого послания я извлеку лишь ссылку на поведение Людовика XIV, который стремился в своем государстве терпеть только одну веру. «Страшно идти по этому следу!» — восклицают авторы послания, и с ними трудно не согласиться. Vestigia terrent! Остальное оставляю историкам религии. Но вот ответ обер-прокурора решусь процитировать, уверенный, что в нем есть кое-что, над чем стоит призадуматься. «…Враг нашего спасения, — пишет обер-прокурор, — издавна засеял поле лютеранства в остзейском крае такими плевелами, которые губят семя истинной любви христианской. Эти плевелы посеяны и коренятся там уже около семи веков и унаследованы лютеранством от римско-католического рыцарского ордена. Они состоят в слитности лютеранского духовенства с потомками рыцарей-дворян и в смешении интересов лютеранской церкви с интересами этого сословия».

Чтобы не утомлять читателя, я процитирую не все письмо, но постараюсь не сокращать пространство мысли, прибегнув к изложению телеграфным стилем.

Потомки рыцарей, продолжает обер-прокурор, хотят властвовать над туземцами, эстами и латышами. Земля, суд, полиция, земские учреждения и городское управление находятся в их руках. Дворянство не позволяет населению пользоваться благами, которые дарованы всем русским подданным. Оно господствует над народными массами.

Похоже, что обер-прокурор недалек от истины. Во всяком случае, коль мне позволено будет сослаться на свое мнение, должен заметить, что, работая над историческими повествованиями «Сиятельный жандарм» и «Вельможный кат», я часто сталкивался с документами и описаниями в разных источниках, подтверждающих слова обер-прокурора. «Туземное» население совершенно подчинялось остзейским баронам. Грамоте их учили русские.

Лютеранское духовенство, продолжал обер-прокурор, составляет одно целое с потомками рыцарей. Ложь, что русское правительство стремится обратить в православие весь народ этого края и даже платит денежную премию за переход в иную веру.

«Колеблется феодальная власть в руках пасторов над совестью верующих… — подчеркивает обер-прокурор и продолжает: — Итак, нам остается только дружно сойтись в борьбе с революционными задатками в остзейском крае, если таковые там есть, а не враждовать между собою и тем усиливать эти элементы…»

Припомним участие прибалтов, в особенности латышей, в революционных событиях, начавшихся в октябре 1917 года… Припомним Лациса, Петерса и других чекистов, заливших кровью Россию.

«Мы приглашаем вас воздеть с нами руки к Владыке всего мира, да утвердится в остзейском крае мир и любовь, и да поможет Он лютеранским пасторам исторгнуть из христианской почвы старые плевелы земного властвования, исключительного господства над совестью народа и нетерпимости в отношении православия», — заключает обер-прокурор.

Наверное, претензии лютеранских пасторов и их зарубежных защитников имели место быть. Кто без греха? Но то, что рыцари шли на восток, подминая под себя, местные племена, и остановились неохотно, рухнув под мечом Александра Невского, а позднее и Ягайло, — разве не так? Разве землей в остзейском крае не владели немецкие бароны?

Все так. И геополитика здесь играла кое-какую роль. Во всяком случае, отчетливо ощущается ее привкус.

Для немногих

К чему ни прикасаешься, к какой наугад и скользящим взором выбранной мысли, всегда замираешь, рассекая строку, уходя в ее глубь и поражаясь справедливости и современности и формы, и содержания, торжественному пониманию неразрывности народной жизни, составляющей суть истории. Приведу удивляющий сознание фрагмент из «Духовной жизни», свидетельствующий о том, как обер-прокурор, жестко оппонируя своему времени, сумел заглянуть в нашу эпоху, мистериально разворачивающуюся в XXI веке и изнывающую под бременем часто случайных и плохо подготовленных реформ, не требующих такой скоропалительности. Начало этой статьи столь блистательно и столь фундаментально, что я не берусь его для краткости ни перелагать, ни цитировать, а спешу признаться, что надеюсь вызвать острое любопытство у тебя, читатель, настолько острое, что ты сам тотчас же возьмешься за книгу и нырнешь в текст, начинающийся со слов: «Старые учреждения, старые предания, старые обычаи — великое дело…»

Руки дрожат, голова кружится от сердечного желания цитировать, и дальнейшее! Как трудно отказаться от продолжения следующей мысли: «Их поносят безжалостно, их спешат перелить в новые формы и ожидают, что в новые формы вселится новый дух…» Поклонникам Совета народных комиссаров, секретарям ЦК всяких партий, лидерам и вождям фракций, политологам, политтехнологам, футурологам и прочим комментаторам и инициаторам ужасных, нередко кровавых, событий, к которым они себя считают непричастными, ссылаясь на объективность происходящего, нижеследующее надо вызубрить, как «Отче наш», впрочем, они и «Отче наш»-то знают через пень колоду, если вообще когда-нибудь слышали об этой молитве.

«Для массы недоступно такое сознание, — начинает издалека Константин Петрович, признавая за отдельными лицами определенный уровень исключительности: писано «для немногих», — когда хотят его привить к ней извне, оно преломляется, дробится, искажается в ней, возбуждая лживые и фантастические представления. Масса усваивает себе идею только непосредственным чувством, которое воспитывается и утверждается в ней не иначе, как историей, передаваясь из рода в род, из поколения в поколение. Разрушить это предание возможно — что мы с успехом, это мои слова, и сделали, но невозможно, по произволу, восстановить его, чему свидетельство нынешнее положение, когда губернаторы и мэры ничем не отличаются — ни лексикой, ни манерами, ни многими намерениями — от председателей горсоветов и секретарей райкомов.

«В глубине старых учреждений часто лежит идея, глубоко верная, прямо истекающая из основ народного духа, и хотя трудно бывает иногда распознать и постигнуть эту идею под множеством внешних наростов, покровов и форм, которыми она облечена, утративших в новом мире первоначальное свое значение, но народ постигает ее чутьем и потому крепко держится за учреждения в привычных ему формах».

Сколько было бы сохранено русских жизней, если бы кто-нибудь лет восемьдесят назад задумался над справедливостью приведенных слов!

«Он [народ] стоит за них, со всеми оболочками, иногда безобразными [народным комиссарам и нынешним губернаторам никогда не отважиться на подобную откровенность!] и, по-видимому, бессмысленными, потому что оберегает инстинктивно зерно истины, под ним скрытое, оберегает против легкомысленного посягательства. Это зерно всего дороже, потому что в нем выразилась древним установлением исконная потребность духа, в нем отразилась истина, в глубине духа скрытая. Что нужды, что формы, которыми облечено установление, грубые: грубая форма — произведение грубого обычая, грубого нрава, внешней скудости явление преходящее и случайное. Когда изменятся к лучшему нравы, тогда и форма одухотворится, облагородится».

Читал ли Василий Васильевич Розанов эти строки? А если читал внимательно, а не поспешно пролистывая страничку за страничкой, то так же мог написать о том, что обер-прокурор «изверился в величайшем сокровище мира, в человеческой душе»! Я давно подозревал Розанова в приверженности к «велосипедному чтению», но теперь совершенно уверился в этом его малопочтенном недостатке.

«Очистим внутренность, поднимем дух народный, осветим и выведем в сознание идею, — тогда грубая форма распадется сама собою и уступит место другой, совершеннейшей; внешнее само собой станет чисто и просто».