Рашид Кешоков - По следам Карабаира Кольцо старого шейха

—  Едва ли Бекбоев скоро заговорит,— вернула она его к действительности.— Проникающее пулевое ранение в груд­ную клетку. Чуть левее, и ему пришел бы конец.

—  Очень плохо. Мне нужны его показания. Но, знаешь, мне сейчас просто не хочется говорить об этом.

Они повернули к Кубани и пошли вдоль реки: здесь было немного прохладнее. Где-то слева, скрытая высоким берегом и темнотой, плескалась река.

Когда молчание стало тягостным для обоих, Жунид спро­сил:

—  Как Заурчик? За последнюю неделю я не сумел ни разу увидеться с ним.

—  Готовится к школе,— с гордостью в голосе сказала она.— Он читает уже и считает хорошо. Вчера я ему задала устную задачку...

Зулета оживилась, рассказывая о сыне, он слушал и радовался сейчас, слыша ее щебет, очень знакомый ему, ра­довался, что из нее вышла примерная мать и мальчугану, конечно, хорошо. Потом, как это часто бывает у людей замк­нутых, живущих напряженной внутренней жизнью, мысли его приняли другое, далеко не оптимистическое направление. Он вдруг подумал, что Заур вот уже восемь лет, со дня своего рождения, живет без отца. А это означает, что он обделен в самом главном, что должен иметь каждый ребенок.

Зулета продолжала говорить, вспоминая разные продел­ки и словечки сына, а Жунид уже думал о ее женском оди­ночестве и о том, что хуже этого, наверное, в жизни ничего не бывает. Мужчина, во-первых, свободнее в своих действи­ях, во-вторых, в нем не заложено природой так крепко, как в женщине, стремление к определенности, к своему гнезду, в котором есть все, что полагается.

В другое время он, может быть, и заметил бы, что поза­ди них нет-нет да и мелькнет то между темными стволами деревьев, то. вдоль забора, высокая неясная тень, передвига­ющаяся рывками, крадущейся кошачьей походкой, но сейчас он пребывал в состоянии блаженной расслабленности и от­решенности ото всего, что не касалось Зулеты и их неожи­данной, незапланированной ночной прогулки.

Тень следовала за ними неотступно, задерживаясь во мгле подъездов или под деревьями, когда они выходили на откры­тое, более освещенное пространство. Человек, который шел за ними, был одет в темное, и различить его на темной ули­це (свет в домах уже не горел, а фонари — тем более) было не так-то легко.

—  Я слышала, ты близок к цели? — после некоторого молчания спросила Зулета.

—  А?..— встрепенулся он.— В каком смысле?

—  Зубер арестован?

—  Да. Он снова попал в дурную компанию.

—  Крест нашей семьи,— вздохнув, сказала она.— Сколь­ко я себя помню, у него никогда не было хорошей компании. Когда я поступала на судебную медицину, мне едва не поме­шало это родство.

—  Я знаю,— кивнул Шукаев.— Я просил Шахима Алихановича Денгизова, чтобы он помог.

—  Правда? — в голосе ее было радостное удивление.— Значит, именно он позвонил ректору института? А я не зна­ла, терялась в догадках. Спасибо тебе...

—  Ну, что ты. Не за что. А относительно расследова­ния — ты права: оно идет к концу. Но... давай не будем онем.

—  Хорошо.

Некоторое время шли молча. Сбоку, постепенно отдаля­ясь, слышался шум железной дороги: лязг железа, свистки паровозов, гулко раздававшиеся в застывшем воздухе команды диспетчера.

—  Чем ты занимаешься в свободное время?

—  У меня его нет,— просто ответил Жунид.— А если б и было...

—  Что тогда?

—  Его все равно нечем заполнить, кроме работы.

—  Ну, почему же,— ему показалось, что она улыбается.— Кино, книги, друзья... может быть, - ресторан?..

Он презрительно хмыкнул.

—  Ты же знаешь — я не пью. У меня органическое от­вращение к спиртному. По наследству, наверное. Отец тоже никогда не пил. Книги — конечно-. А в кино я не был целую вечность.

—  Я тоже.

—  А почему бы нам как-нибудь не пойти вместе? — сказал он и удивился собственной смелости. И тут же на­дулся, злясь на себя. Она поняла.

— Зря ты стесняешься быть самим собой, Жунид. Так нельзя. Тебе, по-моему, надо жениться. Устроить свою жизнь.

Ему показалось, что она опять улыбается. Черт подери, что тут смешного?!.

—  Советовать легко,— буркнул он.— Отчего бы и тебе, например, не выйти замуж?

—  Это исключается,— спокойно ответила она.— Я удов­летворена тем, что у меня есть. Нам с Зауром ничего боль­ше не нужно.

Он не нашелся, что возразить и снова замолчал. А что, если прямо сейчас, не откладывая и не разводя ненужных разговоров, взять да и предложить ей — возвращайся ко мне.

Его прошиб пот от одной этой сумасшедшей мысли. Не­трудно себе представить, как она будет смеяться.

Настроение у него внезапно испортилось. Чего он, инте­ресно, ждал от этой встречи? Он идет и мучается, ловит каж­дое ее слово, волнуется, как гимназист, он давно ей все про­стил, давно понял, что его вина была не меньшей, если не большей, да и Зулета стала совсем другой,— а она... она ровна, рассудительна, советует ему обзавестись семьей. Хо­рош был он со своим дурацким, таким запоздалым предложе­нием. Нет уж, ничего он не скажет. За ошибки надо платить. В свое время, много лет назад, когда они были совсем моло­ды, он привез ее в город. Молодую, красивую, слегка легко­мысленную, что поначалу ему даже нравилось, и он не толь­ко не обратил на это внимания, но даже иногда поощрял ее, покупая излишне эффектные наряды и безделушки. Он не настоял, чтобы она училась или работала, не сумел заполнить ее жизнь ничем кроме себя самого,— и то по ночам, потому что вечно пропадал сутками, а то и больше,— и еще хозяй­ство, к которому ее дома не приучили. Вот и вышло так, что она попала под влияние беспутной Назиади и увлеклась этим фатоватым хлыщом Борисом Фандыровым.

Мысли о прошлом вызывали в нем лишь досаду на себя самого и бесполезное теперь раскаяние. Зла по отношению к Зулете не было. Та Зулета исчезла, ее просто не было. Сей­час рядом с ним шла серьезная, строгая женщина, тружени­ца и мать.

—  Тебе скучно? — после долгого молчания, странно на­пряженным тоном спросила Зулета.— Напрасно я потащила тебя в такую даль. Я бы и сама прекрасно дошла.

—  Что ты? Даже не думай! Я... Я очень... Одним сло­вом, я с удовольствием.

Черт! Талейран верно сказал: «Язык дан человеку для того, чтобы лучше скрывать хвои мысли». Во всяком случае слова, которые он время от времени произносит, боясь пока­заться вообще бессловесным, ни в коей мере не выражают того, о чем он не перестает думать.

— Вот я и пришла,— сказала Зулета, остановившись перед домом.

На втором этаже, в ее квартире, сквозь тюлевые гарди­ны неясно светилось окно.

— Заурчик при лампе спит?

— Она с реостатом. Притушена. И свет ему в лицо не падает. Соседка заглядывает, смотрит, как он там. Такая хо­рошая женщина. Если бы не она, не знаю, как бы я справ­лялась с вечерней работой.

Он засопел. Ему только сейчас пришло в голову, что, помимо материальных забот (тут все было в порядке, пото­му что он аккуратно пересылал ей деньги), у нее есть и дру­гие трудности, опять-таки связанные с ее одиночеством и с ребенком.

— Ну, до свиданья. Спасибо тебе, что не отказалась по­смотреть Бекбоева.

— До свиданья. А, может быть, зайдешь? Посмотришь на спящего Заурчика?

Он сделал шаг к ней и остановился.

— А это... удобно?

Зулета негромко рассмеялась. Если бы он не был так расстроен и подавлен, он заметил бы, что смех ее был не совсем естествен. Но он ничего не заметил.

— Я не очень-то дорожу мнением окружающих,— ска­зала она.— Важно ведь, чтобы человек вел себя достойно. А что скажут сплетники и досужие языки — какое это имеет значение?

— Я зашел бы...— нерешительно сказал он.

— Тогда поднимемся,— она порылась в сумочке и доста­ла ключ.— Пойдем. Посмотришь на Заурчика, выпьешь чаю — у меня есть малиновое варенье, сама варила,— и я тебя про­гоню.

Он покорно зашагал следом за ней по темной лестнице, вдыхая слабый, едва уловимый запах ее духов. Ему нрави­лось, что она не обливается резкими, сладковато-приторны­ми духами, как иные женщины,— от нее всегда пахло слег­ка, духи были тонкие, мягкие...

Зулета зажгла свет в прихожей.

— Проходи. Только не разбуди его...— она сказала это совсем другим тоном, чем там, на улице. Как-то стесненно, смущенным полушепотом.

Заур спал в своей кроватке, разметав ручонки. Жунид осторожно поправил на нем белое пикейное одеяльце и сел на стул.

В комнате почти ничего не изменилось со времени пер­вого его визита к Зулете. Правда, на детском столике лежа­ло уже не рисование, а самый настоящий букварь, сбоку, возле стульчика, стоял новенький блестящий портфельчик, и Жунид, увидев его, обозвал себя недогадливым идиотом: это ему следовало сообразить, что сын вот-вот пойдет учиться, и ему нужны школьные принадлежности.

Все остальное было, как и тогда, правда, зеркало из угла переехало на середину стены, как раз напротив балконной двери.