Елизавета I - Маргарет Джордж

особняком, мимо которого мы проехали, был Эссекс-хаус, где скрывался Роберт Деверё. Когда мы, не оповещая о своем приближении, проезжали мимо, я внимательно наблюдала, не происходит ли что-нибудь на огромном дворе за узорчатыми чугунными воротами, но все было тихо. Эссекс держал огромное количество челяди, так много, будто особняк их поедал, но сегодня никого не было видно.

Дождь готов был начаться с минуты на минуту. На нас налетел порыв ветра, и с неба упало несколько тяжелых капель. До Уайтхолла все еще оставалось около мили.

Теперь мы проезжали мимо Арундел-хауса с его высокими внушительными воротами, ныне пустовавшего. Его владелец Филипп Говард, граф Арундел, только что умер в Тауэре, где много лет сидел в заключении. Он и вся его семья обратились – или возвратились – в католицизм, и Филипп даже молился и заказал мессу за победу армады! Его назвали в честь Филиппа Испанского, его крестного, и Говард хранил ему верность. Когда-то он был милым мальчиком, и я запретила себе вспоминать его таким, каким он был в те времена, – жизнерадостным и веселым. Теперь католики называли его мучеником и направили в Рим прошение причислить его к лику святых. Но этот мальчик был далеко не святым. Спросите хотя бы у его жены, как он соблюдал шестую заповедь.

Следующим был Сомерсет-хаус, где прошлым летом умер Генри Кэри. Теперь там жил его сын Джордж, новый лорд Хансдон. С тех пор как не стало Генри, я больше там не бывала; без него это был совсем другой дом. Я очень надеялась, что Джордж сохранил роскошный сад, примыкавший к выходившей на реку стене дома, но подозревала, что он не слишком интересовался цветами и фонтанами. Прямо напротив находился овощной рынок, расположившийся на месте бывшего Конвента и теперь называвшийся Конвент-Гарден. Если Джорджу не хотелось самому выращивать фрукты и овощи, он мог покупать их там.

И новый порыв ветра. Мы пришпорили лошадей и во весь опор промчались мимо принадлежавшего Рэли Дарем-хауса, который стоял в глубине, почти у самой реки.

До Уайтхолла оставалось всего ничего. Мы были уже у перекрестка Чаринг-Кросс с его великолепным крестом Элеоноры, установленным на высоком восьмиконечном постаменте. Высокий и тонкий, он устремлялся ввысь, точно древняя стихотворная молитва. И здесь тоже сегодня не было ни души, зато все основание было облеплено бумажками. Я попросила моего гвардейца снять их, чтобы взглянуть, когда будет время. Мы свернули влево и очутились на территории Уайтхолла, въехав через ворота, к которым шла общественная дорога. Колокола расположенного неподалеку Вестминстерского аббатства тревожно звонили, возвещая о смерти Христа: девять ударов – мужчина, тридцать три – возраст[27]. Последний только отзвучал, когда мы вошли во дворец. И тут полил дождь.

Страстную субботу я провела в своих покоях, взаперти, как Христос в могиле, – если без обиняков. Для покаяния и отрезвления я разложила перед собой листовки и записки, снятые с крестов Элеоноры, и внимательнейшим образом все просмотрела. Те, в которых рекламировались товары, будь то честные и законные или нечестные и незаконные, меня не особенно заботили, хотя и были познавательными. Я узнала о ценовой войне между хлебными спекулянтами, а также о том, что в городе шла широкая торговля драгоценными камнями, «привезенными из последнего испанского похода», – что весьма наглядно объясняло, куда делась моя доля. У проституток в нынешнем сезоне модно было называться мифологическими именами. К услугам клиентов имелось множество Афродит, Венер и Андромед, а также, к удивлению моему, одна Медуза. А вот все то, что казалось Эссекса, было крайне тревожащим. Я обнаружила славословия его героизму, стихи, воспевавшие его приключения, баллады о его галантности, но самыми пугающими были заявления о том, что в его жилах течет королевская кровь, а в одном объявлении даже говорилось, что «он – самый достойный претендент на престолонаследие из всех живущих».

Еще одна записка, смявшаяся от многодневного пребывания под дождем и на солнце, провозглашала: «Упомянутый гр. Эссекс – гордый сын гр. Кембриджа и должен довершить начатое им. Вставайте!»

Я склонилась над ней и разгладила бумагу, чтобы удостовериться, что я ничего не путаю. Да, именно так в ней и говорилось. Выходит, они имели в виду Ричарда, графа Кембриджа, казненного за измену по приказу Генриха V, – прямого предка Роберта Деверё в седьмом колене.

Я знала родословные всех и каждого. Мы, Тюдоры, заучивали их едва ли не раньше, чем буквы, ибо они управляли нашими жизнями. Роберт Деверё числил своими предками Эдуарда I и Эдуарда II. Королевской крови в нем было хорошо если чайная ложка, однако она накладывала особый отпечаток на все, что бы он ни делал. В моих жилах текла кровь Йорков и Ланкастеров; в его же почти исключительно Йорков. Ни войны роз, ни давние-давние предки до сих пор не были забыты. Во время царствования моего отца были казнены многие из тех, в чьих жилах было побольше королевской крови, чем у Роберта Деверё, так что в конце концов не осталось никого, кто мог бы оспорить право Тюдоров на престол. Однако всегда находились и иные потомки, и дальние родственники, которые помнили о своем родстве. И это делало Эссекса опасным.

А теперь он не показывался на глаза, побуждая меня и дальше игнорировать его, пока он раздувал слухи и играл на людских чаяниях.

Я не стану ни призывать его к себе, ни сама к нему не поеду.

– Поиграл со мной – и хватит, теперь я буду с ним играть! – воскликнула я вслух. – Я сокрушу его гордыню, как мы сокрушаем опасные дома!

Я развернула очередной выцветший листок. «Вспомните Ричарда II, милорд. Посмотрите, как он сделал то, что должно. В театре, сейчас».

Ричард II. В театре. Где-то идет пьеса о свержении этого недалекого короля? Нужно разобраться. Кто ее поставил? И с какой целью?

Я радовалась Пасхе как долгожданному окончанию затянувшейся зимы с ее тревогами и заботами. И она не подвела меня. Она никогда не подводила, год за годом давая надежду на то, что все будет хорошо. Солнечный свет лился сквозь окна Королевской капеллы, омывая бело-золотое облачение архиепископа Уитгифта ослепительным небесным сиянием. На алтаре белели прекрасные и хрупкие лилии, символ чистоты в нашем несовершенном мире.

48. Летиция

Май 1597 года

До чего же нескончаемой и мрачной была эта зима! Каждый короткий день тянулся дольше летнего, ибо, когда на душе скребут кошки, час идет за десять. Политическая агитация, затеянная моим сыном, занимала меня, словно плачущий младенец,