Валерий Кормилицын - Держава (том третий)

Ознакомительный фрагмент

Наворачивая щи, небритый извозчик что–то рассказывал коротко стриженному господину, с подкрученными кверху усами. Говорил тихо, нервно дрожа рукой с хлебом:

— Знаешь Борис, после девятого января великий князь Сергей из Нескучного дворца переехал в Никольский, что в Кремле, — расстроено откусил хлеб. — И два месяца наблюдений пошли насмарку. Как выражаются теперешние мои коллеги — коню под хвост, — громко хлебал щи.

«Ну Янек, как перевоплотился, совершенно настоящий извозчик, если глянуть со стороны», — мысленно похвалил Савинков Ивана Каляева.

Не догадываясь о данной ему оценке, тот продолжал:

— Вопрос решается намного тяжелее, нежели с Плеве, — огляделся по сторонам — не услышал ли кто, и, снизив голос почти до шёпота, засипел: — Чего стоило выправить паспорт на имя подольского крестьянина, хохла Осипа Коваля, и стать своим среди извозчиков… А новый товарищ по партии Моисеенко, неопытен ещё, но быстро растёт. Тоже своим стал на извозчичьем дворе. Единственно — лошадку дрянную купил.., — хохотнул он, утерев со лба ладонью пот. — Помнишь? В ноябре ишшо, — шутя выделил «ш».

— Помню! — поддержал друга Савинков. — Эта захудалая лошадёнка кончила тем, что брякнулась вверх копытами за Тверской заставой…

— Откинув копыта, клячонка сорвала нам всё наблюдение, — улыбнувшись, засипел Каляев. — В ноябре великий князь на Тверской площади жил, во дворце генерал–губернатора. Сколько сил приложили, чтоб это узнать. В адрес–календаре ведь сведений о нём нет… Наш московский комитет забросал его письмами с угрозами и, видно поэтому, он переехал в Нескучный дворец. Вместо короткого пути от Тверской площади до Кремля, ему приходилось ехать несколько вёрст. Прежде к Калужским воротам и затем к Москве–реке через Пятницкую, Большую Якиманку или Ордынку. Только мы с Моисеенко выяснили его маршрут — на тебе… Переехал в Николаевский дворец. Борис, ну почему ты не хочешь подключить к покушению на царского дядю наших московских товарищей? — отложив ложку, требовательно уставился на друга.

— Чем меньше людей в теме, тем меньше угроза провала, — выпил рюмку водки Савинков и закурил трубку — англичанин всё–таки.

— Не стоило бесконечно откладывать теракт. Мы знали маршрут, установили выезд князя, — задрожал рукой, закуривая папиросу, Каляев.

В эту минуту Савинкову до такой степени стало жаль друга детства, что на глаза чуть не выступили слёзы… А может и выступили… Законспирировавшись дымом от трубки, не по–английски, ладонью, смахнул их, подумав: «Последние дни вижу живым Ивана. И он, наверное, чувствует приближение конца своей жизни… И это предчувствие отражается в нём не страхом, а постоянным нервным напряжением… И подъёмом…»

— … Экипаж изучил, как некогда карету Плеве. Борис, у тебя словно не трубка, а паровозная труба… Вот и коптишь, аж глаза слезятся… Ты меня слушаешь?

И на утвердительный кивок, продолжил:

— Отличительными чертами великокняжеской кареты являются белые вожжи и белые, яркие, ацетиленовые огни фонарей. Только великий князь и его супруга ездят с таким освещением. Чтоб не спутать их кареты, мы с Моисеенко отличали их по кучерам… И вот: вожжи, хлыст, мочало — начинай всё сначала… Такой получается детский стишок… Да ещё следить придётся в Кремле. Там полиции на порядок больше, — разлил по рюмкам водку.

— За тебя! — вновь чуть не заплакав, что совершенно несвойственно террористу, махом сглотнул свою порцию Савинков.

— Побеждающему дам Звезду Утреннюю! — вгляделся в прозрачность жидкости, словно в вечность, его друг.

Плюнув на конспирацию, конец–то один — виселица, Каляев подгонял сани к Царь–пушке, где извозчики никогда не стояли, и наблюдал за Николаевским дворцом.

К его удивлению, городовые не обращали на него внимания.

«Эх, Рассея–матушка, — отчего–то осудил их эсеровский боевик, — велика ты, а порядка в тебе нет… Даже в Кремле», — в наглую стал ставить сани почти у ворот дворца.

Но и оттуда его никто не гнал.

«Запросто можно с бомбой князя караулить. В следующую встречу скажу Борису, пусть велит Доре Владимировне привезти две адские машины из Нижнего Новгорода в Москву. Как он с ней связь держит? — от скуки стал размышлять над посторонними для него вещами — из ворот никто не выезжал. — Наверное, шифрованную телеграмму шлёт… Срочно вези в Москву два горшка с геранью». — улыбнувшись, принялся охлопывать себя руками.

Морозило…

Случайно в деле покушения помог приехавший в Москву Рутенберг.

На вокзале он купил газету, из которой Савинков узнал, что Его высочество великий князь Сергей 2‑го февраля посетит Большой театр, где состоится спектакль в пользу Красного Креста.

— Господа… Извините… Товарищи! — собрал членов организации в гостинице «Славянский Базар», в номере которой остановилась Дора Бриллиант.

— Далее откладывать покушение не имеет смысла, — поочерёдно оглядел собравшихся Савинков. — Кроме Каляева, Моисеенко, Доры Владимировны и меня, у нас новый член организации… Куликовский. Проверенный товарищ и горит желанием принять участие в терроре. Неизвестно, в котором часу великий князь поедет в театр, поэтому будем ждать его от начала спектакля и до конца. До вечера второго февраля, господа…

За час до спектакля, в 7 часов вечера, Савинков приехал на Никольскую к «Славянскому Базару», и в ту же минуту увидел, как из подъезда вышла Дора Бриллиант со свёртком в руках.

«Бабы и есть бабы! — Приблизившись к ней, разглядел, что бомбы она завернула в гостиничный плед. — А если бы на выходе швейцар привязался: куды, мол, мать, казённу вешть тащишь, и чаво в неё ишшо навертела?» — заиграл желваками, но свои мысли озвучивать не стал, улыбнувшись нервно оглядывающейся по сторонам женщине.

С трудом вырвав из слабых дамских ручек плед с адскими машинами — на нервах женщина, кивнул ей, предлагая идти за ним.

Свернув в Богоявленский переулок, Савинков развязал плед, переложив бомбы в интуитивно взятый саквояж.

— Теперь в Большой Черкасский, — подхватил даму под руку. — Там Моисеенко на санях ждёт, — пнул ногой плед. — А за утерянный гостиничный инвентарь, как станешь выезжать, штраф заплатишь, — легонько потряс её за плечо, предлагая расслабиться.

Сев в сани, поехали на Ильинку, где встретили Каляева и передали одну из бомб.

— С Богом, Янек, — попытался подбодрить товарища Савинков.

— Скорее — с дьяволом, — сурово произнёс друг. — Бог бы нас осудил, — растаял он в темноте.

Вздохнув, велел Моисеенко ехать на Варварку, где ожидал Куликовский.

— А теперь отвези меня в Александровский сад и езжай на извозчичий двор. Если что, куча свидетелей скажет, что ты — ни причём. А вы, Дора Владимировна, возвращайтесь в свою гостиницу разбираться с утерянным имуществом, — попытался вызвать улыбку на лице женщины, но этого не получилось.

«Похолодало как. Да ещё и вьюга начинается», — приплясывая, стучал ногой об ногу Каляев, расположившись в тени крыльца думы и вглядываясь в пустоту площади.

В начале девятого от Никольских ворот показалась карета великого князя: «Только у него столь яркие огни фонарей, — замер он, до судорог в пальцах сжимая бомбу. Карета свернула на Воскресенскую площадь. — Он! Вон и кучер Рудинкин на козлах сидит… И ни жандармов рядом, ни охраны… Э-эх! Рассея–матушка», — побежал наперерез карете, жалея в душе кучера, и увидел рядом с великим князем его жену и детей великого князя Павла — Марию и Дмитрия. — Нет! Детей убить не могу», — опустил руку с завёрнутой в ситцевый платок бомбой, и под окрик Рудинкина:

— Кнутом–то огрею, пьянь, чтоб под колёса не лез, — медленно поплёлся в Александровский сад, где ждал окончания дела Борис Савинков.

— Янек! Живой! — бросился тот обнимать его, радуясь, что вновь видит друга. — Князя Сергея в карете не было?

— Напротив, был.., — отстранился от товарища Каляев, кладя к ногам бомбу. — Но рядом были жена и дети… Мы не имеем права убивать детей. А если имеем — то зачем тогда всё? Ты осуждаешь меня? — требовательно глядел в глаза, ища в них поддержку и понимание.

— Да, ты прав, Янек. Тысячу раз прав. Мы не можем убивать детей.., — вспомнил, что Азеф присвоил Каляеву псевдоним «Поэт». — Успокойся. — потряс за плечо, заметив струйку пота, стекающую из–под косо сидящей на голове шапки. — Успокойся! Ты поступил правильно и никто тебя не осудит.

Каляев что–то хотел сказать, но от волнения не сумел, благодарно пожав товарищу руку.

— Спасибо, Борис, — наконец справился с волнением. — Другого я от тебя и не ждал…

— Чего, князя не было? — запыхавшись, подбежал к ним Куликовский. — Жду, жду, а взрыва нет… И в мою сторону никто не поехал, — тоже положил к ногам бомбу, и трясущимися руками достал папиросу.

Смяв её, выбросил в снег, а следом полетела и другая.

— Там были дети! — произнёс Савинков. — И Иван не стал бросать бомбу.